— Но отчего умер король? — спрашивала Сесилия.
— Удар, — ответил Антоний.
Годвин надрезал гуся.
— Могу я положить вам немного грудки, мать-настоятельница?
— Да, пожалуйста. Удар? — недоверчиво переспросила она. — Вы говорите так, словно король был дряхлым стариком. Ему исполнилось всего сорок три года!
— Так говорят его тюремщики.
Когда короля свергли с престола, он томился в заключении в замке Беркли в нескольких днях пути от Кингсбриджа.
— Ах да, тюремщики, — повторила Сесилия. — Люди Мортимера.
Аббатиса не любила Роджера Мортимера, графа Марча. Он не только поднял мятеж против Эдуарда II, но и соблазнил жену короля Изабеллу. Настоятель и настоятельница приступили к обеду. Годвин надеялся, что ему что-нибудь останется.
— Вы говорите так, словно что-то подозреваете, — произнес Антоний.
— Ну что вы! Правда, кое-кто подозревает. Ходят слухи…
— Что его убили? Знаю. Но я видел обнаженное тело. Никаких следов насилия.
Годвин знал, что нельзя встревать в разговор, но не удержался:
— По слухам, когда король умирал, его предсмертные крики слышала вся деревня Беркли.
Аббат посерьезнел.
— Когда умирает король, всегда ходят слухи.
— Король не просто умер, — возразила Сесилия. — Сначала его свергнул парламент. Такого еще не случалось.
Антоний понизил голос:
— На то были серьезные причины. Гнусный грех.
Это звучало загадочно, но Годвин знал, что имеется в виду. У Эдуарда были фавориты — молодые люди, к которым он, как утверждали, питал противоестественную привязанность. Один из них, Питер Гавестон, добился такой власти, получил такие привилегии, что вызвал зависть и недовольство баронов, и в конце концов его казнили за измену. Но ему на смену пришли другие. Неудивительно, говорили люди, что королева завела любовника.
— Я в это не верю, — мотнула головой Сесилия, страстная роялистка. — Может, разбойники в лесах и предаются этим порокам, но особа королевской крови не может пасть так низко. А есть еще гусь?
— Да, — ответил Годвин, пряча досаду.
Он срезал последний кусок мяса и положил настоятельнице. Антоний продолжил:
— Во всяком случае, новому королю ничто не угрожает.
Сын Эдуарда II и Изабеллы был коронован под именем Эдуарда III.
— Ему четырнадцать лет, его посадил на трон Мортимер, — возразила монахиня. — Кто же станет истинным правителем?
— Стало спокойнее, дворянство довольно.
— Особенно дружки Мортимера.
— Вы хотите сказать, и граф Роланд Ширинг?
— Он сегодня выглядел очень бодрым.
— Но ведь граф не…
— …связан как-то с «ударом» короля? Разумеется, нет. — Настоятельница доела мясо. — Об этом опасно говорить, даже с друзьями.
— Воистину так.
В дверь постучали, и вошел Савл Белая Голова. Еще один ровесник Годвина. Может, это и есть соперник? Умный, способный плюс одно большое преимущество — дальнее родство с графом Ширингом. Но Годвин сомневался, что Белая Голова хочет в Оксфорд. Савл набожен и робок, из тех, кому смирение не вменяется в добродетель, поскольку оно для них естественно. Но все возможно.
— В госпиталь прибыл раненый рыцарь, — доложил Савл.
— Интересно, — отозвался Антоний, — но вряд ли настолько важно, чтобы позволять себе врываться в зал, где обедают настоятель и настоятельница.
Монах испугался.
— Прошу меня простить, отец-настоятель, — пробормотал он. — Но возникли разногласия относительно того, как его лечить.
— Ладно, гусь все равно кончился, — вздохнул аббат и встал.
Сесилия пошла с ним, следом двинулись Годвин и Савл. Они прошли по северному рукаву трансепта,
[2]
затем по крытой аркаде и очутились в госпитале. Раненый рыцарь лежал на ближайшей к алтарю кровати, как ему и полагалось по положению. Антоний невольно издал возглас изумления, и на секунду в глазах его промелькнул страх, но он быстро взял себя в руки, и лицо приняло прежнее бесстрастное выражение. Однако от Сесилии это не укрылось.
— Вы его знаете?
— Кажется, это сэр Томас Лэнгли, один из людей графа Монмаута.
Бледного, изможденного красавца, широкоплечего, длинноногого, раздели по пояс; на торсе виднелись старые шрамы.
— На него напали на дороге, — объяснил Савл. — Ему удалось отбиться, но затем пришлось идти больше мили в город. Он потерял много крови.
Левое предплечье рыцаря было вспорото от локтя до кисти — судя по всему, острым мечом. Стоявший возле раненого старший врач монастыря, тридцатилетний брат Иосиф, невысокий человек с большим носом и плохими зубами, сказал:
— Рану следует оставить открытой и обработать мазью, чтобы появился гной. Тогда скверные соки выйдут и рана заживет изнутри.
Антоний кивнул.
— И в чем же дело?
— Мэтью Цирюльник придерживается другого мнения.
Мэтью, низенький, худой, с ярко-голубыми глазами, очень серьезный, был городским хирургом-цирюльником. До сих пор он почтительно держался позади, но теперь вышел вперед с кожаным чемоданчиком, в котором хранил дорогостоящие острые ножи. Антоний, не высоко ценивший Мэтью, спросил у Иосифа:
— Что этот здесь делает?
— Они знакомы, рыцарь послал за ним.
Антоний обратился к Томасу:
— Если хотите, чтобы вас лечил мясник, почему пришли в госпиталь аббатства?
На белом лице рыцаря мелькнуло подобие улыбки, но сил ответить, судя по всему, не было. Мэтью, очевидно, не испугала презрительная реплика Антония, и он уверенно сказал:
— На полях сражений я видел много подобных ран, отец-настоятель. Лучшее лечение самое простое: промыть рану теплым вином, затем туго перевязать.
Он только на первый взгляд казался почтительным.
— Интересно, а у наших двух молодых монахов есть мнение по этому вопросу? — спросила мать Сесилия.
Антоний нетерпеливо повел плечами, но Годвин понял ее намерения. Это экзамен. Наверно, все-таки его соперник в борьбе за деньги — Савл. Но ответ лежал на поверхности, и он ответил первым:
— Брат Иосиф изучал древних и, несомненно, знает больше. Я думаю, Мэтью даже не умеет читать.
— Умею, брат Годвин, — возмутился тот. — И у меня есть книга.
Антоний рассмеялся. Цирюльник с книгой — все равно что лошадь в шляпе.
— И что же за книга?
