Не дождавшись ответного поцелуя, Элизабет отодвинулась. Девушка умела владеть собой, но на бесстрастном лице мастер увидел испуганные глаза. Ей, очень сдержанной по природе, должно быть, стоило немалых усилий зайти так далеко, и она боялась, что ее оттолкнут. Клерк встала, подняла платье и обнажила длинные, красивой формы ноги, покрытые почти невидимыми тонкими светлыми волосками. Хотя она была высокой и стройной, торс приятно, по-женски расширялся книзу. Фитцджеральд невольно осмотрел подругу, затем поднял взгляд и увидел в ее лице отчаяние. Красавица сделала все и поняла, что зря. Мерфин буркнул:
— Прости. — Она уронила платье. — Послушай, мне кажется…
Элизабет негодующе перебила:
— Молчи. Что бы ты сейчас ни сказал, это будет ложь.
Клерк была права. Зодчий подыскивал слова для какой-нибудь успокоительной полуправды: что он плохо себя чувствует или что в любой момент может вернуться Джимми. Но она не хотела утешений. Ее отвергли, и слабые отговорки сделают обиду еще горше. Девушка смотрела на него во все глаза, и на красивом лице ясно читались следы борьбы боли и гнева. На глазах показались горькие слезы.
— Но почему? — крикнула Элизабет, и когда он открыл рот, сама же и ответила: — Молчи. Все равно правды не скажешь.
И вновь оказалась права. Резко сорвалась с места, вышла, затем вернулась и с искаженным горечью лицом проговорила:
— Это все Керис. Ведьма заговорила тебя. Суконщица не выйдет за тебя замуж, но и никто больше тебя не получит. Она дьявол!
Наконец Элизабет выскочила на улицу. Мерфин, глядя в огонь, услышал рыдания, потом они затихли.
— Вот черт, — медленно проговорил он.
— Я должен вам кое-что объяснить, — остановил Мерфин Эдмунда неделю спустя по выходе из собора.
Олдермен добродушно улыбнулся. Фитцджеральд хорошо знал эту улыбку. «Я на тридцать лет старше, и тебе бы меня слушать, а не учить, но мне нравится твой юношеский пыл. Я еще не слишком стар, могу чему-нибудь и поучиться».
— Валяй. Но расскажешь все в «Колоколе». Хочу вина.
Оба зашли в таверну и сели возле огня. Мать Элизабет принесла вина, но, задрав нос, не стала с ними говорить. Эдмунд спросил:
— Она злится на тебя или на меня?
— Не важно, — отмахнулся Мерфин. — Вы когда-нибудь стояли на берегу океана босиком, чтобы волны омывали ноги?
— Конечно. Все дети играют в воде. А даже я был мальчиком.
— Вы помните, как волны, отступая, вымывают песок?
— Да. Давно дело было, но, кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Именно это произошло со старым мостом. Водный поток вымыл грунт под центральными быками.
— Почему ты так решил?
— По направлению трещин на балках перед самым крушением.
— И что?
— Река осталась той же. Если ей не помешать, течение точно так же вымоет грунт и под новым мостом.
— И как же ей можно помешать?
— На чертежах вокруг каждого быка я нарисовал каменную наброску. Она играет роль волнорезов, ослабляя давление воды. Есть разница, когда тебя щекочут мягким прутиком или хлещут туго сплетенной веревкой.
— Откуда ты это знаешь?
— Я спрашивал у Буонавентуры сразу после крушения моста, до его отъезда в Лондон. Кароли сказал, что видел такие кучи камней в Италии и думал еще, зачем они нужны.
— Интересно. Ты мне это рассказываешь для общего развития или с какой-то особенной целью?
— Люди, подобные Годвину или Элфрику, ничего не понимают и не станут меня слушать. Просто на тот случай, если Элфрик своей дурацкой башкой решит не следовать точно моим чертежам, я хочу, чтобы по крайней мере один человек в городе знал, зачем нужны камни.
— Но один человек это уже знает — ты.
— Я уезжаю из Кингсбриджа.
Эдмунд оторопел:
— Уезжаешь?
В этот момент появилась Керис.
— Чего вы тут застряли? У Петрониллы обед готов. Пообедаешь с нами, Мерфин?
Суконщик хмуро бросил:
— Мерфин уезжает из Кингсбриджа.
Керис побледнела, и Фитцджеральд испытал злорадное удовлетворение. Дочь олдермена отвергла его, но известию о том, что друг уезжает из города, тоже не порадовалась. Ему тут же стало стыдно за такое мелкое чувство. Он слишком любил Керис, чтобы заставлять ее страдать, но все-таки расстроился бы, если бы девушка восприняла новость равнодушно.
— Почему?
— Здесь нечего делать. Что строить? Мосту меня забрали. Собор уже есть. А я не хочу остаток жизни посвятить купеческим домам.
Керис говорила совсем тихо:
— И куда же ты поедешь?
— Во Флоренцию. Всегда хотел посмотреть итальянскую архитектуру. Я попросил у Буонавентуры Кароли рекомендательные письма. Может, мне даже удастся проехать с какой-нибудь партией его товаров.
— Но у тебя в Кингсбридже собственность.
— Об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты не могла бы вести мои дела? Собирать арендную плату, вычитать свои комиссионные, а остальное отдавать Буонавентуре. А он будет пересылать векселя во Флоренцию.
— К черту комиссионные, — высокомерно ответила Керис.
Мерфин пожал плечами:
— Это работа, за нее нужно платить.
— Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — почти крикнула Суконщица, и на них обернулись. Но ей было все равно. — Ты бросаешь всех своих друзей!
— Я вовсе не спокоен. Друзья — это здорово. Но я хочу жену.
— Да за тебя пойдет любая девушка в Кингсбридже, — вставил Эдмунд. — Ты хоть и не красавец, но процветаешь, а это ценится дороже, чем красивые глазки.
Мастер криво улыбнулся. Олдермен мог быть обескураживающе прямым, и дочь унаследовала это качество.
— Какое-то время я подумывал жениться на Элизабет Клерк.
— Я так и предполагал, — кивнул Эдмунд.
— Холодная рыба, — бросила Керис.
— Ошибаешься. Но когда она завела этот разговор, я пошел на попятную.
— А-а, так вот почему красотка последнее время такая мрачная, — протянула Суконщица.
— И мать ее на Мерфина даже не смотрит, — опять кивнул Эдмунд.
— А почему ты ее отверг? — спросила девушка.
— В Кингсбридже есть всего одна женщина, на которой я мог бы жениться, а она не хочет быть ничьей женой.
— Но эта женщина не хочет тебя терять.
Мерфин разозлился.
— И что же мне делать? — громко спросил он. Все вокруг затихли и стали прислушиваться. — Годвин меня вышвырнул, ты меня отвергла, а мой брат теперь вне закона. Ради всего святого, зачем мне здесь оставаться?
