— Я покажу, — ответила Бет.
На стене висела крепкая дубовая рейка. С ее помощью сестра приподняла напольную плиту. Под ней оказалась полость, в которой стоял обитый железом сундучок.
— Мы сделали запирающиеся шкатулки как раз по размеру тайников.
Она наклонилась и достала сундучок. Керис осмотрела его. На вид прочный. Крышка на петлях, навесной железный замок.
— Откуда замок?
— Его делал Кристофер Кузнец.
Это хорошо. Кристофер — уважаемый гражданин Кингсбриджа и не станет рисковать репутацией, изготовляя дубликаты ключей для воров. Керис не видела подвоха. Может, правда зря волнуется. Только она собралась уходить, как в сопровождении подмастерья с мешком появился Элфрик.
— Можно закрепить предостережение? — спросил он.
— Да, пожалуйста, работайте, — ответил Филемон.
Подмастерье вынул из мешка какой-то кусок кожи. Бет спросила:
— Что это?
— Терпение, — поднял руку Филемон, — сейчас увидишь.
Подмастерье приложил странный предмет к двери.
— Я ждал, пока высохнет, — пояснил монах. — Это кожа Джилберта Херефорда.
У Бет вырвался крик ужаса. Керис поморщилась:
— Какая мерзость.
Кожа пожелтела, волосы выпали, но там, где располагалось лицо, можно было различить глазные, ушные и ротовое отверстия. Лицо, казалось, усмехалось.
— Это отпугнет воров, — с удовлетворением отметил помощник аббата.
Элфрик взял молоток и начал прибивать кожу к двери сокровищницы.
Монахини ушли. Годвин и Филемон подождали в соборе, пока Элфрик не закончит свою жуткую работу, и вернулись в сокровищницу.
— Думаю, опасности нет, — начал Годвин.
Филемон кивнул:
— Керис — недоверчивая женщина, но на все вопросы она получила удовлетворительные ответы.
— В таком случае…
Помощник аббата запер дверь, приподнял каменную плиту одного из сестринских тайников и вынул сундучок.
— Мелкие деньги для повседневных нужд сестра Бет хранит где-то у себя, — объяснил он, — а сюда монахини кладут лишь крупные суммы. Бет всегда открывает другой тайник, где в основном серебряные пенни, и почти никогда эту шкатулку с наследством.
Монах развернул шкатулку, осмотрел петли, прибитые к задней стенке четырьмя гвоздями, и достал из кармана тонкое стальное долото и клещи. Годвину стало интересно, откуда у него инструменты, но он не стал спрашивать. Иногда лучше не вдаваться в детали. Филемон ввел рабочую кромку долота под краешек железной петли и расшатал ее. Петля отошла от дерева. Монах действовал терпеливо и осторожно, чтобы вмешательство не было заметно случайному взгляду. Когда петля отошла настолько, что гвозди стало можно ухватить клещами, прохвост их вытащил, снял петлю и поднял крышку.
— Это и есть деньги благочестивой леди из Торнбери.
Годвин заглянул в шкатулку. Венецианские дукаты. На одной стороне монет дож Венеции преклоняет колени перед святым Марком, на другой Пресвятую Деву окружают звезды, символизирующие небеса. Дукаты были одного размера, веса и золота той же пробы, что и флорентийские флорины, чтобы облегчить обмен, и соответствовали трем шиллингам, или тридцати шести английским серебряным пенни. В Англии теперь имелись собственные золотые монеты, которые чеканил король Эдуард, — нобли, полунобли и четверть нобли, — но они имели хождение меньше двух лет и еще не вытеснили иностранные.
Годвин взял пятьдесят дукатов на сумму семь фунтов десять шиллингов. Филемон закрыл крышку, завернул каждый гвоздь в тонкую кожу, чтобы они плотно вошли в прежнее отверстие, прижал к дереву петли, вернул сундучок на место и, опустив плиту, сказал:
— Рано или поздно они, конечно, обнаружат пропажу.
— До этого, может, еще годы пройдут, — ответил настоятель. — Тогда и будем разбираться.
Они вышли, и аббат запер дверь со словами:
— Найди Элфрика, и приходите ко мне на кладбище.
Подручный ушел. Монах отправился в восточную часть кладбища за домом аббата. Стоял ветреный майский день, и полы рясы хлестали по ногам. Между могилами паслась коза. Годвин задумчиво посмотрел на животное. Он понимал, что может разразиться страшный скандал. Ему почему-то казалось, что монахини обнаружат пропажу не раньше чем через год, а то и больше, но кто его знает. Однако когда обнаружат, придется расплачиваться.
Но что они, собственно, могут сделать? Аббат ведь не Джилберт Херефорд, который крал для себя, и взял деньги с благими намерениями. Годвин отбросил тревогу. Мать права: чтобы двинуться дальше, ему нужно прославиться в качестве аббата Кингсбриджа. Когда Филемон вернулся вместе с Элфриком, настоятель посвятил мастера в свои планы:
— Я хочу поставить здесь дворец аббата.
Строитель кивнул:
— Очень хорошее место, если мне позволено высказать свое мнение, лорд аббат. Недалеко от здания капитула и восточной части собора, но отделено от рыночной площади кладбищем, так что у вас будет покой и тишина.
— Я хочу большой банкетный зал, — продолжал Годвин, — примерно в сотню футов длиной. Понимаешь, должно получиться величественное, внушительное здание для приема знати — может быть, даже особ королевской крови.
— Прекрасно.
— На первом этаже в восточной части часовня.
— Но ведь до собора всего несколько шагов.
— Знатные гости иногда не желают смешиваться с толпой. Они должны иметь возможность молиться уединенно, если того захотят.
— А наверху?
— Покои аббата — разумеется, отдельное помещение для алтаря и письменного стола. И три просторные спальни для гостей.
— Чудесно.
— Сколько это будет стоить?
— Больше ста фунтов; может, двести. Я сделаю чертежи и все точно подсчитаю.
— Не больше ста пятидесяти. Это все, что у меня есть.
Если Элфрик и удивился, откуда у Годвина вдруг взялось сто пятьдесят фунтов, то ничего не спросил.
— Я, пожалуй, начну готовить камни. Вы можете дать мне денег для начала?
— Сколько? Пять фунтов?
— Лучше десять.
— Я дам тебе семь фунтов десять шиллингов. — И аббат вручил строителю пятьдесят золотых монет, взятых у сестер.
Три дня спустя, когда насельники выходили из собора после службы девятого часа, к настоятелю подошла сестра Элизабет. Братьям и сестрам не разрешалось разговаривать друг с другом, и ей пришлось выдумать предлог. Какая-то собака лаяла во время службы. В собор, всем мешая, постоянно забредали собаки, но обычно на них не обращали внимания. Однако сегодня Элизабет решила ее прогнать. Для этого пришлось пройти мимо братьев, и она подгадала так, чтобы очутиться перед Годвином. Извиняясь, Клерк улыбнулась ему:
