Она так точно изобразила мужскую походку, что глава экспедиции расхохоталась. Вдруг ее поразила одна мысль:
— А писать мы будем стоя?
— Я умею, только не в подштанниках — обмочусь.
Керис усмехнулась:
— Но без них нельзя. Один порыв ветра — и мы разоблачены.
Мэр тоже рассмеялась и как-то странно, по-новому осмотрела спутницу сверху вниз, задерживая взгляд.
— Ты что?
— Так мужчины смотрят на женщин — как будто они нами владеют. Но осторожнее: если посмотреть так на мужчину, он разозлится.
— Да, это может оказаться труднее, чем я думала.
— Ты слишком красива, — заметила Мэр. — Тебе нужно испачкать лицо.
Монахиня подошла к очагу, зачерпнула золы и мазнула Керис по лицу. «Вовсе я не красивая, — подумала целительница, — никто меня такой не считал — кроме Мерфина, конечно…»
— Слишком. — Девушка другой рукой стерла часть золы. — Так лучше. Теперь ты меня.
Керис испачкала Мэр щеки и горло — получилось как борода — и принялась за лоб и щеки. Спутница из женщины превратилась в хорошенького мальчугана. Обе осмотрели друг друга. На губах компаньонки играла улыбка. Керис показалось, будто сейчас случится что-то важное. Вдруг раздался голос:
— А где монахини? — Девушки виновато обернулись. В дверях с тяжелым ведром воды стояла испуганная Жанна. — Что вы с ними сделали?
Англичанки рассмеялись, и хозяйка их узнала.
— Как же вы переменились!
Керис достала к завтраку немного копченой рыбы. Хорошо, что Жанна не узнала их, думала она. Если быть осторожными, может, и проскочут.
Обе простились с Жанной и тронулись в путь. Когда сестры поднялись на холм, за которым лежал Опиталь-де-Сёр, солнце светило им в глаза, бросая кроваво-красные отблески на монастырь, и руины словно еще горели. Монахини быстро проехали деревню, стараясь не думать об изувеченном теле сестры в развалинах, и поехали на восход солнца.
47
Во вторник, двадцать второго августа, английская армия бежала. Ральф точно не понял, как это произошло. Они ураганом пронеслись по Нормандии с запада на восток, грабя и сжигая все подряд, никто не мог их остановить. Фитцджеральд оказался в своей стихии. Солдаты хватали все, что попадалось под руки — еду, драгоценности, женщин, — и убивали всех мужчин, встававших на пути. Вот так и нужно жить.
Король пришелся Ральфу по душе. Эдуард III понимал толк в сражениях. Если не воевал, то, как правило, устраивал турниры — дорогостоящие игрушечные битвы с участием целых армий рыцарей в специально пошитой для этого форме. В походе монарх всегда был готов повести за собой отряд или возглавить набег, рискуя жизнью, никогда не взвешивая «за» и «против», как кингсбриджские купцы. Старшие рыцари говорили о его жестокости, возмущались изнасилованиями женщин в Кане, но короля это не беспокоило. Прослышав, что кто-то из жителей Кана бросался камнями в солдат, грабивших дом, он приказал убить всех в городе и смягчился только после заступничества сэра Годфри де Аркура и других.
Все пошло наперекосяк, когда добрались до Сены. В Руане мост оказался разрушен, а город на противоположном берегу сильно укреплен. Сюда прибыл лично король Франции Филипп VI с мощным войском.
Англичане двинулись вверх по течению в поисках переправы, но обнаружили, что Филипп опередил их: все мосты оказались либо разрушены, либо сильно укреплены. Дошли аж до Пуасси, что всего в двадцати милях от Парижа, и Ральф решил, что теперь, конечно же, атакуют столицу, но умудренные воины лишь качали головами и говорили, что это невозможно. Пятидесятитысячное население Парижа наверняка слышало о том, что случилось в Кане, и приготовилось к сражению не на жизнь, а на смерть, понимая, что пощады ждать не приходится.
Но если король не собирался брать Париж, спрашивал себя Фитцджеральд, тогда что? Этого не знал никто, и бывший висельник начал подозревать, что у Эдуарда вообще нет тактики, кроме как вволю грабить, жечь и убивать.
Жители Пуасси бежали, англичане, отбиваясь от французов, навели мост, и армия в конце концов переправилась через реку. К этому времени стало ясно, что войско Филиппа намного превосходит английское, и Эдуард решил свернуть на север, навстречу англо-фламандским силам, продвигающимся с северо-востока. Французы погнались за ними.
И сегодня англичане встали лагерем к югу от другой реки — Соммы, а французы повторили трюк, примененный ими на Сене. Разведчики доложили, что все мосты разрушены, а прибрежные города хорошо укреплены. Более того, один английский отряд заметил на том берегу флаг самого знаменитого и самого страшного союзника Филиппа — слепого короля Богемии.
Эдуард взял в поход пятнадцать тысяч человек. За шесть недель многие пали, иные дезертировали, предпочитая вернуться домой с набитыми золотом сумками. По мнению Ральфа, осталось тысяч десять. Л разведчики донесли, что в Амьене, в нескольких милях вверх по реке, у Филиппа шестьдесят тысяч пехоты и двенадцать тысяч кавалерии — громадное преимущество в численности. Никогда еще, ступив в Нормандию, Ральф так не беспокоился. Англичане попались.
На следующий день дошли по берегу до Абвиля, где находился последний мост через Сомму до ее впадения в море, но город много лет, не жалея денег, укреплял крепостные стены и, как убедились англичане, оказался неприступен. Горожане так осмелели, что выслали довольно многочисленный отряд рыцарей, атаковавших английский авангард. Завязалась ожесточенная схватка, потом французы снова укрылись в обнесенном стеной городе.
Когда Филипп вышел из Амьена и двинулся на юг, Эдуард понял, что угодил в ловушку, оказавшись в треугольнике: справа было устье реки, слева — море, а позади — французская армия, жаждавшая боя и крови захватчиков-варваров.
Днем к Ральфу подошел граф Роланд. Фитцджеральд бился в его отряде семь лет. Граф уже не считал вассала неопытным мальчишкой. Правда, все еще словно недолюбливал, но, безусловно, ценил и всегда использовал, когда нужно было укрепить слабое звено, возглавить вылазку или организовать набег. Ральф потерял на левой руке три пальца, а после того как древко французской пики в 1342 году под Нантом раздробило ему голень, когда уставал, прихрамывал. Но король не возводил его в рыцарское достоинство, что Фитцджеральда очень обижало. При всех трофеях — основная их часть хранилась у одного лондонского ювелира, — он не испытывал удовлетворения и знал, что отец его чувствовал бы себя точно так же. Как и Джеральд, он сражался не за деньги, а за почести, но за все это время так и не поднялся по иерархической лестнице ни на одну ступень.
Когда появился Ширинг, Ральф сидел в поле поспевающей пшеницы, затоптанной конницей. С Аланом Фернхиллом и еще десятком товарищей он ел невеселый обед — бобовый суп с луком. Съестные припасы заканчивались, мяса вообще не осталось. Хлебая суп, Фитцджеральд чувствовал усталость от бесконечных походов, уныние от разрушенных мостов и хорошо укрепленных городов и страх при мысли о том, что будет, когда их догонит французское войско.
