— Пойдем на улицу.
Едва коснувшись его руки, она кивнула на выход. Вообще-то монахиням не разрешалось дотрагиваться до мирян и вести приватные беседы с мужчинами, но для нее правила всегда были условны. Мастер обрадовался, что за девять лет она не стала командиршей. Показав на скамейку возле огорода, Мерфин вспомнил:
— Здесь я сидел с Марком и Медж девять лет назад, в тот день, когда ты поступила в монастырь. Медж говорила, что ты не хочешь меня видеть.
Керис кивнула.
— Это был самый несчастный день в моей жизни, но я знала, что, если увижусь с тобой, все будет еще хуже.
— В моей тоже; только я хотел тебя видеть — не важно, к лучшему или к худшему.
Керис посмотрела на него, как всегда, честными зелеными глазами с золотистыми пятнышками.
— Звучит как упрек.
— Может, это и есть упрек. Я был очень зол на тебя. Вне зависимости от твоего решения мне казалось, ты должна была кое-что объяснить.
Не предполагал заводить этот разговор, но теперь ничего не мог с собой поделать. Керис не извинялась.
— Но все очень просто. Мне было невмоготу. Если бы меня заставили с тобой говорить, по-моему, я покончила бы с собой.
Фитцджеральд растерялся. Все эти девять лет он считал, что в тот день она думала только о себе. Теперь же стало ясно, что, предъявляя ей подобные обвинения, о себе думал он. Да, Керис всегда умела переубеждать. Тяжело, но она права. Развернувшись, оба пошли по лужайке. Небо затянули облака, солнце скрылось.
— В Италии страшная эпидемия. Ее называют «la moria grande».
— Слышала. В Южной Франции вроде тоже. Звучит жутко.
— Я болел. Правда, выздоровел, что случается не часто. Моя жена Сильвия умерла.
Керис широко раскрыла глаза.
— Мне жаль. Тебе, вероятно, очень грустно.
— Вся ее семья умерла, мои заказчики тоже. Вроде бы представился подходящий момент вернуться домой. А ты?
— Меня только что назначили келарем, — с явной гордостью поделилась она.
Мерфину это показалось мелковато, особенно после пережитого им ужаса. Однако в жизни женского монастыря такие вещи важны. Мастер поднял глаза на огромный собор:
— Во Флоренции стоит удивительный собор. Весь в орнаменте из разноцветных камней. Но мне больше нравится резное, одноцветное оформление.
Пока он осматривал башню — серый камень на фоне серого неба, — пошел дождь. Вошли в храм. Там было около десятка людей: посетители города любовались архитектурой, кто-то молился, два послушника мыли пол.
— Помню, как обнимал тебя за этой колонной, — улыбнулся Мерфин.
— Я тоже, — отвернулась Керис.
— Ты для меня значишь то же, что и тогда. Вообще-то я именно поэтому и приехал.
Бывшая невеста развернулась и сердито посмотрела на него:
— Но ты женился.
— А ты стала монахиней.
— Но как же ты мог жениться на ней… на Сильвии, если любил меня?
— Мне казалось, я смогу забыть тебя. Но не получилось. Уже потом, когда думал, что умру, понял, что так и не освободился от тебя.
Ее гнев прошел так же быстро, как и вспыхнул, на глазах показались слезы.
— Я знаю. — Она опять отвернулась.
— И ты тоже.
— Во мне ничего не изменилось.
— А ты пыталась?
Врачевательница посмотрела ему в глаза.
— Одна монахиня…
— Та, что была с тобой в госпитале?
— Откуда ты знаешь?
— Она заплакала, увидев меня. Я сразу не понял почему.
— Мэр дорога мне. И любит меня. Но…
— Но это совсем не то.
— Да.
Мерфин ликовал, однако попытался не показать этого.
— В таком случае ты должна снять с себя обет, покинуть монастырь и выйти за меня замуж.
— Покинуть монастырь?
— Понимаю, сначала нужно снять приговор за колдовство, но это, несомненно, осуществимо — мы подкупим епископа, архиепископа, даже папу, если нужно. Я могу себе это позволить…
Она-то как раз сомневалась, что все так легко, но это не главное.
— Я, конечно, не против… Но понимаешь, я обещала Сесилии оправдать ее доверие… Мне нужно помочь Мэр освоиться на новой должности… Мы должны построить новую сокровищницу… И только я как следует ухаживаю за Старушкой Юлией…
Фитцджеральд растерялся.
— Это так важно?
— Еще бы! — рассердилась Керис.
— Я думал, монастырь — место, где молятся старушки.
— И лечат больных, и кормят бедных, и возделывают тысячи акров земли. Это по меньшей мере так же важно, как строить мосты и церкви.
Об этом зодчий не подумал. Возлюбленная всегда скептически относилась к религиозным строгостям. Она поступила в монастырь под давлением, это была тогда единственная для нее возможность остаться в живых. Но оказалось, приговоренная полюбила свою кару.
— Ты похожа на заключенного, который упирается и не хочет выходить из темницы, хотя дверь широко открыта.
— Дверь не открыта. Мне придется снять обет. Мать Сесилия…
— Все эти вопросы можно решить. Давай сразу и начнем.
Монахиня выглядела очень несчастной.
— Не знаю.
Строитель видел, что она мечется, и дивился.
— Да ты ли это? — с сомнением спросил Мерфин. — Ты же всегда ненавидела лицемерие и вранье, которые видела в аббатстве. Ленивые, жадные, лживые, деспотичные…
— Да, это верно по отношению к Годвину и Филемону.
— Тогда покинь эту обитель.
— И что дальше?
— Выходи за меня замуж, что же еще.
— И все?
И вновь Мостник растерялся.
— Это все, чего хочу я.
— Неправда. Ты еще хочешь строить дворцы и замки. И самое высокое здание в Англии.
— Если тебе нужно о ком-то заботиться…
— То что?
— У меня есть трехлетняя дочь. Ее зовут Лолла.
Это, кажется, привело Керис в чувство. Она вздохнула.
— Я занимаю довольно высокую должность в женском монастыре, где тридцать пять монахинь, десять послушниц и двадцать пять служек, где есть школа, госпиталь и аптека. И ты просишь меня бросить все это, чтобы ходить за маленькой девочкой, которую я никогда не видела.
Фитцджеральд больше не спорил.
— Я только знаю, что люблю тебя и хочу быть с тобой.
Помощница Сесилии невесело усмехнулась:
