— Это подразумевалось.
— Неужели он так ничему и не научится?
— Для честолюбца гордыня важнее здравого смысла.
— И гильдия заплатит за коротенькую башню Элфрика?
— Вероятно, да. Может, и без особого восторга, но деньги они найдут. Несмотря ни на что, все гордятся собором.
— Но невежество Элфрика чуть не стоило им моста! — в негодовании воскликнул архитектор.
— Они это знают.
Зодчий уже не сдерживался:
— Если бы я не разобрался в причинах наклона башни, она могла бы рухнуть, а за ней и весь собор.
— Это они тоже знают. Но никто не собирается воевать с аббатом только потому, что настоятель несправедлив по отношению к тебе.
— Ну разумеется, — кивнул Мерфин, будто считал это правильным.
Мастер попытался скрыть горечь. Сделав для Кингсбриджа больше Годвина, Мостник расстроился, что горожане не готовы вступиться за него. Но он знал также, что большинство людей, как правило, действуют в собственных краткосрочных интересах.
— Люди неблагодарны, — сказал Билл. — Мне очень жаль.
— Да все в порядке.
Фитцджеральд бросил инструменты на пол и вышел.
С удивлением Керис приметила на утрени в северном приделе перед изображением воскресшего Христа женщину. Сбоку горела свеча, и в ее тусклом свете монахиня узнала выступающий подбородок коренастой Ткачихи. Медж простояла на коленях всю службу, не реагируя на псалмы, очевидно, погруженная в собственную молитву. Может, молила Бога упокоить Марка в мире и отпустить ему грехи, хотя, насколько было известно целительнице, совершил он их не очень много. Но скорее всего вдова просила Марка с того света помочь им. Имея помощниками двоих старших детей, она не собиралась бросать сукноделие. Такое часто случалось, когда мастер оставлял жене прибыльное дело. Но все-таки нужно благословение покойного мужа.
Однако такое объяснение тоже не вполне удовлетворило Керис. Медж была как-то неподвижно напряжена, вся во власти какого-то сильного чувства, будто просила небеса даровать ей что-то очень-очень важное. Когда служба закончилась и монахи вереницей потянулись к выходу, врачевательница оторвалась от процессии и прошла по сумрачному большому нефу. При звуке ее шагов Медж встала. Увидев Керис, она словно упрекнула ее:
— Марк ведь умер от чумы?
Так вот в чем дело.
— Скорее всего да.
— Ты мне этого не говорила.
— Не была уверена и не хотела пугать догадками тебя, а заодно и весь город.
— Я слышала, она добралась уже до Бристоля.
Значит, в городе пошли разговоры.
— И до Лондона, — кивнула Керис. Она слышала об этом от одного паломника.
— Что с нами будет?
Монахиня почувствовала укол в сердце.
— Не знаю, — солгала она.
— Говорят, болезнь передается от одного другому.
— Так передается множество болезней.
Медж вдруг обмякла и бросила на Керис умоляющий взгляд, от чего у той чуть не надорвалось сердце. Почти шепотом Ткачиха спросила:
— Мои дети умрут?
— Чумой заболели Мерфин и его жена. Сильвия и все ее родные умерли, а Мерфин выздоровел. Лолла вообще не подцепила заразу.
— Значит, мои дети не заболеют?
Этого Керис не говорила.
— Такой возможности нельзя исключать. А может, один заболеет, а остальные нет.
Вдова не успокоилась. Как большинство, она требовала точных ответов.
— Что я могу для них сделать?
Керис посмотрела на Христа.
— Ты и так делаешь все, что можно.
Монахиня почувствовала, что сейчас зарыдает, и быстро вышла из собора. Пытаясь взять себя в руки, целительница несколько минут посидела в аркаде, а потом, как всегда в это время, направилась в госпиталь. Мэр не было. Может, ее позвали к больному в город. Керис разнесла завтрак, проследила за уборкой, осмотрела больных. Работа несколько облегчила боль после разговора с Медж. Она почитала псалмы Старушке Юлии. Помощница так и не появилась, и, переделав всю работу, Керис отправилась ее искать. Мэр ничком лежала на своей постели в дормитории. Сердце монахини забилось быстрее.
— Мэр! Ты в порядке?
Та перевернулась на спину. Она была бледна, в поту и кашляла. Целительница встала на колени и положила на лоб ладонь.
— Да у тебя жар. — Керис пыталась подавить навалившийся тошнотворный страх. — Когда это началось?
— Вчера начался кашель. Но спала я нормально, утром встала. А когда пошла на завтрак, меня затошнило. Сбегала в отхожее место, затем вот легла. Мне кажется, опять заснула… Который час?
— Сейчас зазвонит колокол к службе третьего часа. Но ты лежи.
Врачевательница говорила себе, что это скорее всего обычное заболевание. Прощупала Мэр шею и потянула с плеч платье. Та улыбнулась.
— Ты хочешь меня осмотреть?
— Да.
— Все вы, монахини, одинаковые.
Сыпи Керис не увидела. Может, обычная простуда.
— У тебя где-нибудь болит?
— Очень сильно под мышками.
Ну и что? Под мышками опухает и при других болезнях, не только при чуме.
— Пойдем-ка в госпиталь.
Когда Мэр приподняла голову, Керис увидела на подушке пятна крови. Ее как будто кто-то ударил. Марк Ткач тоже кашлял кровью. А Мэр ходила к Марку первая. Врачевательница подавила страх и помогла сестре подняться. Наворачивались слезы, но приходилось владеть собой. Мэр приобняла Керис за пояс и положила голову на плечо, словно ей нужно было опираться на кого-нибудь при ходьбе. Керис поддерживала помощницу. Они спустились по лестнице и аркадой прошли к госпиталю.
Дочь Эдмунда подвела Мэр к матрацу возле алтаря, из фонтана во дворике принесла кружку холодной воды. Через какое-то время Мэр вроде уснула. Прозвонил колокол. На службу третьего часа Керис обычно не ходила, но сегодня ей нужно сосредоточиться. Она присоединилась к процессии монахинь, направлявшихся в собор. Старые серые камни казались особенно холодными и жесткими. Сестра-келарь механически пела, хотя в душе ее бушевала буря.
У Мэр чума. Сыпи нет, но жар, жажда, кашель с кровью. Вероятно, она умрет. Керис чувствовала себя страшно виноватой. Мэр преданно любила ее, однако ответной любви не получила. И вот она умирает. Врачевательница хотела, чтобы все было иначе. Желая спасти помощнице жизнь, она пела псалмы и плакала, надеясь, что слезы примут за религиозный порыв. После службы за дверями южного рукава трансепта ее окликнула послушница:
— Вас просят срочно пройти в госпиталь.
Керис увидела Медж с белым от ужаса лицом. Вопросы были излишни. Целительница подхватила сумку с лекарствами, и по соборной лужайке, кутаясь от порывов резкого ноябрьского ветра, они добежали до дома Ткачей. Старшие дети испуганно сидели за столом в жилой комнате, младшие мальчики лежали на полу. Монахиня быстро их осмотрела. Жар у всех четверых. У Доры носом шла кровь. Мальчики кашляли. У всех на плечах и шее обнаружилась черно-красная сыпь. Медж спросила:
