Братия пересекла замерзшие поля, возделываемые в шахматном порядке. Когда монахи приблизились к монастырским строениям, настоятель все-таки отметил изменения. Двенадцать лет назад маленькую каменную церковь с крытой аркадой и дормиторием окружали небольшие деревянные строения: кухня, конюшня, коровник, пекарня. Теперь эти непрочные постройки исчезли и к церкви добавился гармонирующий с ней каменный ансамбль.
— Здесь надежнее, чем было раньше, — заметил Годвин.
— Это, наверно, из-за грабежей, которые учиняют солдаты, возвращающиеся с французской войны, — предположил Филемон.
Аббат нахмурился:
— Я не помню, чтобы они просили моего разрешения на перестройку.
— Не просили.
— Хм-м.
Но увы, он не в том положении, чтобы устраивать выволочки. Савл, конечно, не поставил монастырское руководство в известность о запланированной перестройке, но Годвин сам пренебрег своим долгом. Кроме того, его устраивало, что обитель надежно защищена.
Двухдневное путешествие несколько успокоило аббата. Смерть матери полностью выбила его из колеи. Все время в Кингсбридже он только и думал о смерти. Как у него еще хватило сил провести заседание капитула и организовать бегство? Несмотря на все красноречие, кое-кто из монахов не хотел уходить. Но они давали обет послушания, и сознание долга возобладало. И все-таки настоятель не чувствовал уверенности до тех пор, пока братия с горящими факелами не пересекла двойной мост и не исчезла в ночи. Однако аббату было очень тяжело. Он все время, по всем вопросам хотел просить совета у Петрониллы, затем вспоминал, что уже никогда не сможет этого сделать, и ужас комком желчи вставал в горле.
Да, бежал от чумы — но это нужно было сделать три месяца назад, когда умер Марк Ткач. Не поздно ли? Глава братии старался подавить страх. Он почувствует себя в безопасности, только отгородившись от всего мира. Беглец вернулся мыслями к настоящему. На полях в это время года никого не было, но на пятачке утоптанной земли перед монастырем работали несколько монахов: один подковывал лошадь, другой чинил плуг, кто-то поднимал рычаг пресса, где давили яблоки для будущего сидра.
Братья прервали занятия и удивленно уставились на приближающихся гостей — двадцать монахов и человек пять послушников с четырьмя повозками и десятком ломовых лошадей. Годвин взял всех, кроме служек. Вперед вышел человек, работавший на прессе. Настоятель узнал Савла Белую Голову. Они изредка виделись, Савл раз в год приезжал в Кингсбридж, но сегодня Годвин впервые заметил в его светло-пепельных волосах седину.
Двадцать лет назад, когда они вместе учились в Оксфорде, Савл был блестящим студентом, быстро схватывал, умел вести диспуты, отличался от остальных и набожностью. Белая Голова легко мог стать аббатом Кингсбриджа, если бы меньше заботился о духовном и думал о своей карьере, а не предоставлял все Богу. Однако он вовсе не простак и обладает упорной честностью, которой настоятель монастыря несколько побаивался. Примет ли он аббата или станет возражать? И вновь беглец перепугался и приложил все усилия, чтобы сохранить спокойствие. Он внимательно всматривался в настоятеля обители Святого Иоанна. Тот явно удивился и не очень-то обрадовался. Лицо его выражало старательное и вежливое «добро пожаловать», но без улыбки. Может быть, догадался, что его обвели вокруг пальца перед выборами аббата?
— Добрый день, отец-настоятель, — поздоровался Савл, подходя к гостям. — Какое неожиданное благословение.
Значит, Белая Голова по крайней мере не собирается протестовать открыто, несомненно, полагая, что это противоречит долгу послушания. Годвину стало легче, Он ответил:
— Да благословит тебя Бог, сын мой. Как долго я вас не навещал.
Савл посмотрел на монахов, лошадей, груженные припасами телеги:
— Кажется, это не просто визит.
Белая Голова не предложил беглецу помочь сойти с лошади, словно требуя прежде объяснений. Смехотворно: здешний настоятель не имеет никакого права не впустить аббата Кингсбриджа. Но Годвин все-таки счел нужным спросить:
— Ты слышал о чуме?
— Слухи доходили. У нас здесь гости бывают редко.
Это хорошо. Годвина и привлекло сюда малое число посетителей.
— От нее умерли сотни жителей Кингсбриджа. Я боюсь, эпидемия просто сметет аббатство, поэтому и привел монахов сюда. Судя по всему, только здесь можно быть уверенными, что выживем.
— Добро пожаловать, разумеется, что бы ни послужило причиной вашего приезда.
— Само собой, — сухо ответил глава монастырской братии.
Он злился из-за того, что пришлось оправдываться. Савл задумался:
— Даже не знаю, где всех разместить…
— Я решу этот вопрос. — К Годвину вернулись начальственные повадки. — Пока готовят ужин, покажи мне обитель.
Спешился сам и прошел в ворота. Белой Голове пришлось следовать за ним. Обитель вылизана, никаких излишеств, все свидетельствовало о том, насколько серьезно Савл воспринимал монашеский обет нестяжания. Но сегодня аббата больше интересовал вопрос, как надежно она защищена от непрошеных гостей. По счастью, благодаря внимательному отношению главы здешней братии к порядку, в обители имелось всего три входа: в церкви, на кухне и на конюшне — мощные двери на крепких засовах. В небольшом дормитории помещалось девять-десять человек, не больше. Настоятель отдельной комнаты не имел. Еще около тридцати человек можно было разместить лишь в церкви.
Годвин сначала решил расположиться в дормитории, однако здесь оказалось негде спрятать соборную утварь, а он не хотел с ней расставаться. Но в церкви, по счастью, обнаружил небольшую запиравшуюся боковую капеллу, которую и взял себе. Остальные кингсбриджские монахи рассыпали солому на утоптанном земляном полу нефа и устроились как могли. Съестные припасы и вино отправили на кухню и в подвал, а утварь Филемон принес в капеллу-комнату Годвину. Помощник уже побеседовал с местными монахами.
— У Савла здесь свои порядки, — доложил он. — Он требует безусловного послушания Богу и правилу святого Бенедикта, но сам себя на пьедестал не ставит. Спит вместе со всеми, ест то же, что и остальные, вообще не имеет никаких привилегий. Излишне говорить, что его за это любят. Но есть один монах, которого все время наказывают, — брат Джонкил.
— Я его помню. — В бытность Джонкила послушником в Кингсбридже он вечно получал выговоры за опоздания, лень и жадность. Не имея собственной воли, Джонкил, вероятно, пришел в монастырь, чтобы хоть кто-то его ограничивал, чего сам он сделать не мог. — Этот вряд ли окажется нам полезен.
— Есть малая вероятность, что нарушитель порядка может внести раздор, — заметил Филемон. — Но у него нет авторитета. За ним никто не пойдет.
— Ну хоть какие-нибудь жалобы на Савла? — со слабой надеждой спросил Годвин.
— Ничего не слышал.
— Хм-м.
Савл честен, как всегда. Беглец расстроился, но не очень удивился. На вечерне бросались в глаза торжественный настрой и дисциплинированность монахов обители. Много лет подряд настоятель Кингсбриджа отправлял сюда трудных братьев: бунтарей, душевнобольных, сомневающихся в церковном учении, интересующихся ересями. Белая Голова никогда не жаловался, никогда не посылал строптивцев обратно. Похоже, ему удавалось превращать таких людей в образцовых иноков.
