Суконщица села за дубовый стол в зале у себя дома, но не очень хорошо себя чувствовала. Болела голова, и немного тошнило. Съела небольшую тарелку теплого молока с хлебом, чтобы унять урчание в животе, вспомнила вино на банкете и подумала, что выпила слишком много. Может, это и есть то самое похмелье, на которое жалуются мальчишки и мужчины, когда хвастаются крепостью выпитого? Отец и Буонавентура ели холодную ягнятину, а Петронилла рассказывала:
— Когда мне было пятнадцать лет, меня помолвили с племянником графа Ширинга. Это считалось хорошей партией: его отец был второсортным рыцарем, а мой — зажиточным торговцем шерстью. Потом в Шотландии, в битве при Лаудон-Хилле, граф и его единственный сын погибли. Мой жених Роланд стал графом и расторг помолвку. Он и сегодня еще граф. Если бы я вышла замуж за Роланда до сражения, то была бы сегодня графиней Ширинг.
Она хлебнула эля.
— Может, не было на то воли Божьей, — пожал плечами Буонавентура. Купец бросил кость Скрэп, которая набросилась на нее, как будто неделю ничего не ела, и обратился к Эдмунду: — Мой друг, я бы хотел вам кое-что сказать, прежде чем мы займемся делами.
Керис поняла по голосу, что новости у него плохие. Отец, вероятно, решил так же:
— Звучит зловеще.
— Наше дело в последние годы клонится к упадку, — продолжал Буонавентура. — С каждым годом моя семья продает все меньше ткани, с каждым годом мы покупаем в Англии все меньше шерсти.
— В торговле всегда так, — заметил Эдмунд. — Вверх, потом вниз, и никто не знает почему.
— Но теперь в дело вмешался ваш король.
Горькая правда. Эдуард III понял, какие деньги можно зарабатывать на шерсти, и решил, что их львиная доля полагается короне. Он ввел новый налог — фунт на мешок шерсти. Стандартный мешок весил триста шестьдесят четыре мерных фунта и стоил около четырех фунтов; налог составил четверть его стоимости — огромный процент.
— Еще хуже, что из Англии стало труднее вывозить шерсть, — говорил флорентиец. — Мне пришлось платить большие взятки.
— Запрет на вывоз будет скоро снят. Торговцы Шерстяной компании Лондона ведут переговоры с королевскими чиновниками…
— Надеюсь. Но в сложившейся ситуации мои родные считают, что нет смысла ездить на целых две шерстяные ярмарки в одной части страны.
— И они совершенно правы! Оставайтесь здесь и забудьте про Ширинг.
Город Ширинг располагался в двух днях пути. Он был не меньше Кингсбриджа, но, не имея собора и монастыря, делал ставку на замок шерифа и суд графства. Раз в год там проводилась конкурирующая шерстяная ярмарка.
— Боюсь, выбор здесь хуже. Понимаете, Кингсбриджская ярмарка, судя по всему, угасает. Все больше торговцев перебирается в Ширинг. Там больше сортов.
Керис пришла в отчаяние. Для отца это может стать катастрофой. Она спросила:
— А почему торговцы предпочитают Ширинг?
Буонавентура пожал плечами.
— Торговая гильдия благоустроила свою ярмарку. Там теперь нет очередей перед городскими воротами; торговцы могут арендовать палатки и лотки; есть биржа, где можно торговать, когда идет дождь, как сейчас…
— Мы тоже можем все это сделать, — уперлась Керис.
Отец засопел:
— Если бы.
— Почему, папа?
— Ширинг — независимый город с самоуправлением, право на которое было пожаловано ему королевской хартией. Торговая гильдия имеет возможность удовлетворять нужды суконщиков. Кингсбридж принадлежит аббатству…
— Во славу Божью, — вставила Петронилла.
— Разумеется, — кивнул Эдмунд. — Но наша приходская гильдия ничего не может сделать без разрешения аббатства, а настоятели — народ осторожный, консервативный, и мой брат не исключение. В результате самые прекрасные предложения отвергаются.
Буонавентура продолжил:
— Ради многолетних связей моей семьи с вами, Эдмунд, а до вас с вашим отцом, мы ездили в Кингсбридж, но в трудные времена не можем позволить себе подобную сентиментальность.
— Тогда ради этих многолетних связей позвольте попросить вас о небольшом одолжении, — нахмурился Эдмунд. — Не принимайте пока окончательного решения. Подождите.
Умно, подумала Керис. Девушка не уставала поражаться, как ловко отец ведет переговоры. Он не стал уговаривать давнего делового партнера передумать — это лишь укрепит его решимость. Итальянцу намного проще согласиться пока не принимать окончательного решения. Никого ни к чему не обязывает, но оставляет щелочку. В такой просьбе отказать трудно.
— Хорошо, но какой в этом смысл?
— Я хочу попытаться благоустроить ярмарку, прежде всего мост. Если нам удастся сделать Кингсбридж удобнее Ширинга, привлечь больше клиентов, вы ведь не уедете отсюда, не так ли?
— Разумеется.
— Тогда вот что. — Эдмунд встал. — Я иду к брату. Керис, пойдем со мной. Мы покажем ему очередь на мосту. Хотя погодите. Дочка, сходи-ка за своим умницей, Мерфином. Парень понадобится.
— Он на работе.
— Так скажи мастеру, что подмастерье нужен олдермену приходской гильдии, — вставила Петронилла.
Тетка гордилась, что ее брат олдермен, и напоминала об этом при любой возможности. Но она права. Элфрик отпустит Мерфина.
— Иду.
Керис завернулась в накидку с капюшоном и вышла. Лил дождь, хоть и не такой сильный, как вчера. Элфрик, подобно большинству знатных горожан, жил на главной улице, которая вела от моста к воротам аббатства. Она была запружена телегами и людьми, тянувшимися на ярмарку, — все шлепали по лужам под потоками дождя.
Девушка очень хотела увидеть Мерфина, как, впрочем, и всегда. Старший сын сэра Джеральда понравился ей уже в День всех святых, десять лет назад, когда появился на стрельбище с самодельным луком. Умный и веселый. Как и она, знает, что мир больше и прекраснее, чем могут себе представить большинство обитателей Кингсбриджа. Полгода назад молодые люди выяснили, что еще лучше быть не просто друзьями.
Керис целовалась с мальчиками уже до Мерфина, хотя и не часто; так толком и не поняла, в чем соль. С ним все было иначе, щекотало. В нем кипело озорство, он все делал так здорово. Сама хотела больше, но «больше» означало замужество, а жена должна подчиняться мужу, своему хозяину, от чего Суконщицу трясло. К счастью, все откладывалось, так как возлюбленный пока жениться не мог.
Девушка зашла в дом Элфрика. Алиса с Гризельдой сидели за столом и ели хлеб с медом. Сестра сильно изменилась за три года замужества. Грубая по природе, как Петронилла, под влиянием мужа она стала подозрительной, злопамятной, скупой, но сегодня была настроена довольно благодушно.
— Садись, сестра. Свежий утренний хлеб.
— Не могу, ищу Мерфина.
Алиса поморщилась:
