Настоятельница с растущей тревогой думала, к чему он клонит. Не станет же мошенник нападать на нее открыто, с кафедры? Она глянула через хор на Томаса, который тоже обеспокоенно смотрел в ее сторону. Переведя взгляд на потемневшее от злобы лицо Филемона, Керис поняла, что этот человек способен на все.
— К кому же это относится? — витийствовал монах. — Не к сторонним, как особо подчеркивает святой. Их будет судить Господь. Но, говорит он, вы судьи над братьями. — И указал на паству: — Над вами! — Филемон вновь опустил глаза в книгу и прочел: — «Итак, извергните развращенного из среды вас».
Все затихли, почувствовав, что это не обычное увещевание. Филемон имел в виду что-то конкретное.
— Оглянемся вокруг. На наш город, наш собор, наше аббатство. Есть ли среди нас блудники? Если так, их нужно извергнуть.
Керис не сомневалась, что болтун метит в нее. И проницательные прихожане придут к такому же выводу. Но что же делать? Не возражать же ему. Она не может даже уйти — это лишь подтвердит подозрения, и самые тупые поймут, о ком говорит прохвост. И Керис униженно слушала. Впервые в жизни Филемон проповедовал хорошо. Не мялся, не запинался, говорил четко, громко; ему удалось разнообразить обычно скучные и невыразительные интонации. Его вдохновляла ненависть.
Конечно, никто не собирался извергать ее из аббатства. Даже если бы она оказалась скверной настоятельницей, Анри просто некем заменить столь деятельную натуру. По всей стране закрываются церкви и монастыри, поскольку некому служить и петь псалмы. Епископы изо всех сил пытаются не извергать, а рукополагать как можно больше священников и постригать как можно больше монахов и монахинь. Кроме того, горожане восстанут против любого епископа, который решит избавиться от Керис.
И все-таки проповедь Филемона нанесет ощутимый вред. Теперь трудно будет закрывать глаза на ее связь с Мерфином. Такое подрывает доверие. Мужчину скорее простят, чем женщину. И как мучительно сознавала аббатиса, ее слишком легко обвинить в ханжестве.
Стиснув зубы, остаток службы она выслушивала все более громко, на разные лады перепеваемую мысль. Как только братская и сестринская процессии покинули собор, отправилась в аптеку и села писать письмо епископу Анри с просьбой перевести Филемона в другой монастырь.
Но Мон повысил помощника настоятеля. Это случилось через две недели после изгнания Мёрдоу. В жаркий летний день, хотя в соборе, как всегда, царила прохлада, в северном рукаве трансепта на резном деревянном кресле сидел епископ, а на скамьях разместились Филемон, Керис, архидьякон Ллойд и Канон Клод.
— Назначаю вас аббатом Кингсбриджа, — объявил Анри Филемону.
Тот расцвел и бросил торжествующий взгляд на Керис. Монахиня оторопела. Две недели назад она привела Анри целый ряд разумных оснований, по которым прохвост не может занимать высокое положение в аббатстве, начиная с кражи золотого подсвечника. Но похоже, письмо возымело обратный эффект. Настоятельница открыла рот, но епископ, свирепо посмотрев на нее, поднял руку, и целительница решила промолчать, а заодно узнать, что еще он хочет сказать. Тот снова обратился к Филемону:
— Я делаю это вопреки, а не благодаря вашему поведению после возвращения. Вы доставили нам кучу хлопот, и если бы Церковь так отчаянно не нуждалась в людях, я не назначил бы вас и через сто лет.
«Тогда почему ты делаешь это сейчас?» — думала Керис.
— Но нам требуется настоятель, несмотря на все несомненные способности матери-настоятельницы.
«Лучше бы ты назначил Томаса», — думала монахиня. Но тот ни за что не согласился бы. Яростная борьба за этот пост после гибели аббата Антония оставила в его душе незажившие раны, и он поклялся никогда в жизни больше не принимать участия ни в каких выборах. Может, Анри и говорил с Томасом, а Керис просто этого не знала.
— Однако ваше назначение сопряжено с рядом условий. Во-первых, вы не дождетесь моего официального одобрения вашей кандидатуры до тех пор, пока город не получит хартию, жалующую права самоуправления. Вы не способны управлять городом, и я не могу на вас в этом положиться. До получения хартии обязанности настоятеля будет исполнять мать Керис, а вы будете спать в братском дормитории. Дворец запрут. Если за это время наделаете глупостей, назначение отменю.
Филемон разозлился, обиделся, но промолчал. Он понимал, что победил, и не собирался препираться из-за условий.
— Во-вторых, у вас будет своя сокровищница, но казначеем назначается брат Томас, и без его ведома и позволения не разрешается прикасаться ни к одной монете, ни к одному предмету драгоценной утвари. Далее, я повелел на братские средства построить новую башню в соответствии с расчетами Мерфина Мостника, и ни вы, ни кто другой не уполномочен отменять это решение. Мне не нужна половина башни.
Аббатиса обрадовалась, что сбудется по крайней мере мечта мастера. Анри обратился к ней:
— Еще одно распоряжение, и оно касается вас, мать-настоятельница.
«И что теперь?» — подумала Керис.
— Поступило обвинение в блуде.
Монахиня уставилась на епископа, вспомнив, как застала его с Клодом. Как Анри осмелился поднять этот вопрос? Он же тем временем продолжал:
— Я готов забыть о прошлом. Но в будущем настоятельница Кингсбриджа не должна иметь связь с мужчиной.
Она уже хотела сказать: «Но у вас же есть любовник», — как вдруг заметила умоляющий взгляд епископа. Тот просил ее молчать и не выставлять его ханжой, зная, что поступает несправедливо, но другого выхода не видел. В такое положение его поставил Филемон. С трудом, но аббатиса отказалась от соблазна ужалить его в ответ. Ни к чему хорошему это не приведет. Мон приперт к стене и делает что может. Монахиня стиснула зубы. Епископ тем временем продолжил:
— Могу я получить ваши заверения, мать-настоятельница, в том, что отныне ни у кого не будет оснований для подобных обвинений?
Керис опустила глаза. Опять перед ней стоял выбор: бросить все, над чем трудилась — госпиталь, хартию, башню, — или расстаться с Мерфином. И вновь целительница выбрала дело. Аббатиса подняла глаза и посмотрела прямо на Анри:
— Да, милорд епископ. Даю вам слово.
Керис говорила с Мерфином в госпитале, кругом сновали люди. Она дрожала и едва не плакала, но не могла остаться с ним наедине. Знала: если они уединятся, ее решимость ослабнет, она бросится ему в объятия, скажет, что любит, и пообещает оставить монастырь и выйти за него замуж. Поэтому, вызвав Мостника запиской, встретила его у входа в госпиталь, крепко скрестив на груди руки, чтобы не впасть в искушение и не дотронуться до человека, которого так любила. Выслушав ее, Мерфин посмотрел на возлюбленную, словно собрался убить.
— Это конец.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что больше не буду надеяться и ждать, когда ты станешь моей женой.
Ее будто ударили. А зодчий продолжал, каждой фразой нанося новые удары:
