— По крайней мере чистое помещение повышает больным настроение.
— Ты должен признать, Сайм, — вставил Остин, — что некоторые оксфордские преподаватели разделяют новые идеи матери-настоятельницы.
— Кучка еретически настроенных выскочек.
— Самое главное — понять характер болезни, передающейся от больных здоровым, и разделить людей, — заметила Керис.
— Для чего? — спросил Сайм.
— Чтобы предотвратить распространение болезни.
— И как же они передаются?
— Этого никто не знает.
Победная улыбка тронула губы монаха.
— Тогда откуда же вам известно, как можно предупредить их распространение, позвольте спросить?
Думал, что побил ее — в Оксфорде учили прежде всего именно этому, — но врачевательница знала ответ:
— По опыту. Пастух не понимает чуда, благодаря которому ягненок растет во чреве матери, но знает, что он не родится, если не выгонять овцу на пастбище.
— Хм-м.
Керис не понравилось это «хм-м». Да, толковый, решила она, но его ум не соприкасается с реальным миром. Монахиню поразил контраст между двумя умными людьми — Саймом и Мерфином. Мастер обладает множеством знаний, удивительной способностью понимать сложные вещи, но никогда не забывает о материальном мире, зная, что, если допустит ошибку, его здание рухнет. Таким же был и Эдмунд — умным и практичным. А Сайм, как Годвин и Антоний, будет цепляться за свою теорию соков вне зависимости от того, выживают больные или умирают.
— Вот она и поймала тебя, Сайм, — широко улыбнулся Остин, явно удивившись, что его самодовольный друг не переспорил неученую женщину. — Мы, может, и не знаем в точности, как распространяются болезни, но отделить больных от здоровых уж точно не повредит.
Их беседу прервала сестра Джоана:
— Вас спрашивает староста Аутенби, мать Керис.
— Он привел телят?
Аутенби обязана была каждую Пасху поставлять сестрам двенадцать годовалых телят.
— Да.
— Пожалуйста, загони скотину и попроси старосту подойти сюда.
Сайм и Остин простились, а настоятельница решила проверить, как выложили плиткой пол в отхожем месте. Там ее и нашел Гарри Пахарь. Она сменила слишком медлительного прежнего старосту, назначив самого энергичного молодого человека в деревне. Гарри пожал ей руку, что было довольно дерзко с его стороны, но аббатисе он нравился, и возмущаться она не стала.
— Тебе, должно быть, не с руки гнать сюда телят, когда весенняя вспашка идет полным ходом, — улыбнулась настоятельница.
— Еще как не с руки.
Как и большинство пахарей, Гарри был широкоплеч, с мускулистыми руками. Чтобы править общинной упряжкой, в которую запряжено восемь быков, да с тяжелым плугом, вспарывающим влажную липкую землю, нужна особая сила и ловкость. Пахарь словно принес с собой здоровый свежий воздух.
— Может, будете выплачивать оброк? Сегодня это в порядке вещей.
— Да, так удобнее. — Староста по-крестьянски прищурился. — А какой?
— Обычно за годовалого теленка на рынке дают десять — двенадцать шиллингов, хотя в этом году цены упали.
— Здорово упали — почти в два раза. За три фунта можно купить двенадцать телят.
— Но в хороший год — за шесть.
Он усмехнулся, ему нравилось торговаться.
— Это ваши заботы.
— Но ты предпочел бы платить оброк.
— Если договоримся о размере.
— Например, восемь шиллингов.
— Но если телята будут по пяти, где нам брать остальные деньги?
— Короче, так. В будущем Аутенби будет отдавать монастырю либо пять фунтов, либо двенадцать телят — на ваш выбор.
Гарри поразмыслил, поискал ловушку и не нашел.
— Хорошо. Заключаем сделку?
— И каким же образом?
К ее изумлению, пахарь грубыми руками взял ее за худенькие плечи и поцеловал. Если бы это сделал брат Сайм, она бы отпрянула, но Гарри другое дело — возможно, ее даже щекотала его мускулистая мужественность. Так или иначе, монахиня позволила себя поцеловать, обнять и даже протянула губы к его бороде. Пахарь крепко прижал ее, и Керис поняла, что он с удовольствием взял бы ее прямо здесь, на новых плитках отхожего места. Эта мысль привела ее в чувство. Аббатиса оттолкнула старосту:
— Прекрати! Что ты себе позволяешь?
Тот не смутился:
— Целую тебя, моя дорогая.
Керис поняла, что попалась. Никаких сомнений, слухи про нее и Мерфина проделали долгий путь: они стали, наверно, самыми известными жителями Кингсбриджа. Всей правды Гарри, конечно, знать не мог, но что-то слышал и осмелел. Такие вещи могут подорвать ее авторитет. Нужно немедленно остановить наглеца.
— Никогда ничего подобного больше не делай, — как можно строже отчеканила она.
— Но тебе, кажется, понравилось.
— Тем страшнее твой грех — искушаешь слабую женщину.
— Но ты мне нравишься.
Настоятельница поняла, что это правда, и догадалась почему. Она пришла к нему в деревню, наладила работу, убедила крестьян в своей правоте, разглядела его возможности и поставила над остальными. Гарри должен почитать аббатису богиней. Ничего удивительного, что он увлекся. Но лучше бы остыл как можно скорее.
— Если ты еще раз заговоришь со мной подобным образом, мне придется назначить другого старосту.
— Ого.
Это образумило Пахаря намного быстрее, чем разговоры о грехе.
— А теперь отправляйся домой.
— Хорошо, мать Керис.
— И найди себе другую женщину, желательно такую, которая не давала обет целомудрия.
— Конечно, — ответил крестьянин, однако монахиня ему не поверила.
Гарри ушел, а беспокойство осталось. Впервые за девять месяцев она вспомнила об этой стороне жизни. После окончательного разрыва с Мерфином монахиня впала в какое-то бесполое состояние и вообще ни о чем таком не думала. Сестры давали ей тепло и любовь; она любила Джоану и Онагу, хотя совсем не так, как ее любила Мэр. Сердце билось бесстрастно: новый госпиталь, башня, возрождение города.
Уцепившись за мысль о башне, аббатиса прошла по лужайке к собору. Мерфин вырыл по периметру фундамента старой башни четыре гигантские ямы — таких глубоких никто никогда не видел — и поставил большие лебедки для подъема земли. Все дождливые осенние месяцы бычьи упряжки целыми днями возили по главной улице и первому мосту землю на каменистый остров Прокаженных. Там телеги грузили камнями со склада зодчего, и быки возвращались обратно, наращивая груду строительного материала у собора. С окончанием зимних морозов каменщики принялись класть фундамент.
