Отверстие в стене располагалось чуть ниже уровня глаз. Годвин пригнулся. В углу одной из гостевых комнат над госпиталем, перед фреской с изображением Распятия, стояла скамеечка для молитвы, два удобных кресла и несколько табуретов. Когда съезжалось много важных гостей, мужчинам отводили одну комнату, женщинам — другую. Это была явно женская комната, так как на столике виднелись элегантные гребни, ленты и таинственные кувшинчики и флакончики.
На полу на одном из двух соломенных матрацев лежали Ричард, красивый, с волнистыми каштановыми волосами и правильными чертами лица, и Марджери, почти вдвое моложе его, худенькая, с белой кожей и темными бровями. Они не просто целовались.
Епископ целовал ее и что-то нашептывал на ухо. На полных губах девушки играла улыбка. Из-под задранного платья торчали красивые длинные белые ноги, между которыми лежала рука опытного Ричарда. Хотя Годвин и не имел женщин, но почему-то знал, что тот делает. Марджери, приоткрыв рот, влюбленными глазами смотрела на двоюродного брата и тяжело дышала, ее лицо пылало. Может, из-за сладких речей, но Годвин решил, что для Ричарда Марджери игрушка, а та считает, будто он полюбил ее на всю жизнь. Ризничий в ужасе замер. Вдруг Ричард убрал руку, Годвин увидел волнистые волосы и быстро отвернулся.
— Можно, я посмотрю? — попросил Филемон.
Годвин отодвинулся. Это ужасно, но что же теперь делать? И делать ли вообще что-нибудь? Служка приник к дырке и возбужденно прошептал:
— Он ее гладит.
— Хватит, — отрезал Годвин. — Мы достаточно видели. Даже слишком.
Филемон помедлил, затем неохотно отошел и вернул камень на место.
— Мы должны немедленно сообщить о поведении епископа!
— Заткнись и дай подумать, — шикнул монах.
Послушав Филемона, он наживет себе врагов в лице Ричарда, его могущественных родственников и ничего не добьется. Но несомненно, существует способ обратить ситуацию себе на пользу. Годвин попытался рассуждать, как мать. Если ничего не выиграть разоблачением, то, может быть, поставить на молчание? Наверно, Ричард будет благодарен, если тайну сохранят. Такой ход показался более удачным. Но для этого епископ должен знать, что Годвин покрывает его грех.
— Пойдем, — кивнул он Филемону.
Служка придвинул комод к стене. Интересно, слышно ли в соседней комнате, как двигают мебель, подумал ризничий. Вряд ли; кроме того, Ричард и Марджери так увлеклись, что им не до шума.
Спустились вниз. В гостевые комнаты вели две лестницы: одна располагалась в госпитале, другая снаружи, что позволяло важным гостям миновать помещения, где ходили простые люди. Годвин быстро поднялся по наружной лестнице. Перед комнатой замедлил шаг и тихо приказал Филемону:
— Иди следом. Ничего не предпринимай. Молчи. Уйдешь вместе со мной.
Служка поставил ведро на пол.
— Нет, — замотал головой монах. — Возьми.
— Хорошо.
Толкнув дверь, ризничий вошел и громко заговорил:
— Нужно как следует убрать эту комнату. Вылизать все углы… О, простите! Я думал, здесь никого нет.
Время, которое потребовалось Годвину и Филемону, чтобы перейти из дормитория в госпиталь, любовники потратили недаром. Ричард уже лежал поверх Марджери, ее стройные ноги торчали вверх. Понять эту мизансцену превратно было сложно. Епископ замер и посмотрел на Годвина возмущенно, испуганно и виновато одновременно. Марджери вскрикнула и тоже уставилась на вошедшего. Тот выдержал паузу.
— Епископ Ричард! — наконец воскликнул ризничий, изображая изумление. У того не должно остаться никаких сомнений в том, что он узнан. — Но что вы… и Марджери? — Монах будто только теперь все понял. — Простите! — Он развернулся и крикнул Филемону: — Пошел! Прочь!
Служка шустро выбежал из комнаты, гремя ведром. Годвин вышел следом, но в дверях еще раз обернулся. Ричард должен его запомнить. Любовники так и не пошевелились, но Марджери прикрыла рот рукой — аллегория застигнутого преступника, — а выражение лица епископа свидетельствовало о том, что он судорожно соображает. Хотел что-то сказать, но никак не мог придумать что. Наконец Годвин решил оставить их в этом ужасном положении. Сделано все, что нужно.
Однако, выйдя и не успев даже закрыть дверь, он застыл от страха. По лестнице поднималась Филиппа. Монах тут же понял, что, если о тайне узнает кто-нибудь еще, секрет резко упадет в цене. Нужно предупредить Ричарда.
— Леди Филиппа! — громко поздоровался он. — Добро пожаловать в Кингсбриджское аббатство!
Из комнаты послышалось шуршание. Краем глаза ризничий отметил, что Ричард вскочил. По счастью. Филиппа не сразу прошла к себе, а заговорила с Годвином.
— Вы не могли бы мне помочь? — Оттуда, где стояла леди, не было видно, что происходит в комнате. — Я потеряла браслет. Не очень дорогой, просто резьба по дереву, но я его очень люблю.
— Как неприятно, — сочувственно ответил Годвин. — Я велю братьям и сестрам поискать.
— Я не видел, — встрял Филемон.
— Может, он соскользнул у вас с руки? — спросил монах.
Супруга лорда Кастера нахмурилась.
— Странно, я не надевала его, как приехала. Поднявшись в комнату, первым делом сняла браслет и положила на стол, а теперь не могу найти.
— Может, закатился куда-нибудь в угол. Филемон поищет. Он убирает гостевые комнаты.
Филиппа посмотрела на служку:
— Да, я видела тебя, когда уходила, примерно час назад. Он тебе не попадался, когда ты подметал?
— Я еще не подметал. Как раз пришла мисс Марджери, и мне пришлось прерваться.
— Филемон вернулся, чтобы убрать вашу комнату, но мисс Марджери… — аббат заглянул в комнату, — молится.
Девушка с закрытыми глазами преклонила колени на скамеечке — вероятно, просит прощения за свой грех, с надеждой подумал Годвин. Ричард стоял позади, сложив руки и что-то бормоча. Ризничий отступил в сторону, давая Филиппе пройти. Та подозрительно взглянула на деверя.
— Здравствуй, Ричард. Ты обычно не молишься по будням.
Он приложил палец к губам, указывая на Марджери. Леди не смутилась:
— Марджери может молиться, сколько ей угодно, но это женская комната, поэтому, пожалуйста, выйди.
Епископ, ничем не выдав облегчения, вышел, закрыл дверь, развернулся и уткнулся в Годвина. Может, он и хотел возмутиться, что тот осмелился войти в комнату, не постучав, но чувство вины, видимо, мешало ему с криком наброситься на монаха. С другой стороны, епископ не мог попросить сохранить тайну, ведь тем самым он оказался бы в полной власти ризничего. Повисло гнетущее молчание. Не дав Ричарду оправиться, Годвин сказал:
— Никто ничего не узнает.
Епископ облегченно вздохнул и перевел взгляд на служку:
— А он?
