Годвин вмешался:
— А может быть, как раз наоборот, может быть, сочувствие привлечет к вам сердца братьев.
Симеон бросил на него недоуменный взгляд. Бедный казначей просто не мог вообразить, что Годвин, этот адвокат дьявола, пытается добиться от Карла не одних горестных сомнений, а недвусмысленного отказа. Как и надеялся ризничий, Слепой принялся спорить:
— Аббатом должен стать человек, в котором братья видят мудрого водителя, которого уважают, а не жалеют. — В его голосе слышалось горькое убеждение в том, что он уже не годится на эту роль.
— Конечно, разумно, — согласился Годвин с притворной неохотой, словно признание вырвали у него силой, и, решив рискнуть, добавил: — Но возможно, Симеон прав и вам следует отложить окончательное решение до выздоровления.
— Я совершенно здоров. — Карл не хотел показаться в глазах Годвина слабым. — Ничего страшного со мной не случилось. Завтра буду себя чувствовать так же, как и сегодня. Я не стану выставлять свою кандидатуру на выборы аббата.
Именно этих слов ждал Годвин. Молодой монах быстро встал и из опасения, что выдаст свое торжество, почтительно склонил голову.
— Вы, как всегда, ясно выражаете ваши мысли, брат Карл. Я передам ваши пожелания остальным монахам.
Симеон открыл было рот, но в комнату вошла мать Сесилия.
— Граф Роланд хочет видеть помощника аббата. Он угрожает встать с постели, но ему нельзя двигаться — рана, возможно, еще не совсем затянулась. Но брату Карлу тоже нельзя…
Ризничий посмотрел на казначея и произнес:
— Мы идем.
Монахи вышли на лестницу. Годвин ликовал. Карл даже не понял, что его просто уничтожили, и по собственной воле выбыл из состязания. Остался один Томас, а Томаса можно устранить в любой момент. Все складывалось поразительно удачно — пока.
Граф лежал на спине с толстой повязкой на голове и тем не менее по-прежнему производил впечатление сильного мира сего. Вероятно, его навестил цирюльник, так как Ширинг был гладко выбрит, а черные волосы, не закрытые повязкой, аккуратно причесаны. Раненого одели в короткую красную тунику и новые штаны со штанинами, согласно моде, разных цветов — красного и желтого. Даже в постели воин не пожелал расстаться с кинжалом на поясе и невысокими кожаными башмаками. Рядом стоял сын Уильям с женой Филиппой. Молодой писарь, отец Джером, сидел за письменным столом, держа наготове перо и воск для печатей. Предельно ясно: граф вернулся к своим обязанностям.
— Это помощник аббата? — спросил Роланд четко, громко.
Заговорщик оказался расторопнее Симеона и ответил первым:
— Помощник аббата Карл пострадал при падении и находится здесь же, в госпитале, милорд. Я ризничий, Годвин, а со мной казначей Симеон. Мы благодарим Бога за ваше чудесное исцеление, ибо он направил руку вылечивших вас монахов.
— Проломленную голову вылечил цирюльник, — отрезал Ширинг. — Благодарите его.
Поскольку раненый лежал на спине и смотрел в потолок, Годвин не мог видеть его глаза, но у него создалось впечатление, что лицо графа словно застыло. Может, ранение привело к необратимым последствиям? Ризничий спросил:
— Нуждаетесь ли вы в чем-либо?
— Если да, вы скоро об этом узнаете. Л теперь слушайте. Моя племянница Марджери выходит замуж за младшего сына Монмаута Роджера. Полагаю, вам об этом известно.
— Да.
В памяти Годвина высветилось: Марджери, задрав белые ноги, лежит на спине в этой самой комнате со своим кузеном Ричардом, епископом Кингсбриджа.
— Свадьбу отложили из-за моего недомогания.
Неправда, размышлял молодой монах. Мост рухнул всего месяц назад. А правда, вероятно, состоит в том, что граф хочет проверить, не пошатнулась ли после всей этой истории его власть, является ли он еще силой, достойной альянса с графом Монмаутом. Роланд продолжал:
— Свадьба состоится в Кингсбриджском соборе через три недели.
Строго говоря, в данной ситуации полагалось просить, а не приказывать, и новоизбранный настоятель вполне мог возмутиться подобным высокомерием, но аббата здесь не было. Да и никакой причины для отказа Годвин не видел.
— Хорошо, милорд. Я приготовлю все необходимое.
— К свадьбе новый аббат должен приступить к своим обязанностям, — продолжил Роланд.
Симеон засопел от изумления. Годвин быстро прикинул, что спешка ему только на руку.
— Разумеется, — поклонился он. — У нас было два кандидата, но сегодня помощник аббата Карл снял свою кандидатуру, и остался только брат Томас, помощник ризничего. Мы проведем выборы, как только вы этого пожелаете.
Он не мог поверить в удачу. Казначей, даже не особенно скрывая уныние, все же попытался сказать:
— Позвольте…
Но Роланд перебил:
— Я не хочу Томаса.
А вот этого Годвин не ожидал. Симеон ухмыльнулся, обрадовавшись, что в последний момент все резко изменилось. Ризничий пробормотал:
— Но, милорд…
— Вызовите из обители Святого Иоанна-в-Лесу моего родима, Савла Белую Голову, — вновь перебил граф.
У Годвина в сердце шевельнулась змея. Савл его ровесник. Послушниками они дружили, затем вместе отправились в Оксфорд, однако разошлись. Савл стал куда набожнее собрата. Впоследствии Белую Голову назначили настоятелем отдаленной обители Святого Иоанна. Он очень серьезно относится к монашеской добродетели смирения и ни за что не будет бороться за власть. Но Савл жив, благочестив, и его все любят.
— Как можно скорее, — закончил Роланд. — Я назначу его аббатом Кингсбриджа.
21
Мерфин сидел на крыше церкви Святого Марка, перед ним расстелился весь город. На юго-востоке река огибала аббатство. Его строениями и землями была занята добрая четверть Кинсгбриджа — кладбище, рыночная площадь, фруктовый сад, огороды, а посреди, будто дуб в зарослях крапивы, высился собор. Фитцджеральд видел, как служки аббатства собирают в огороде овощи, чистят конюшни, разгружают повозки.
В центре жили состоятельные горожане, особенно на главной улице, поднимавшейся по склону от реки: ее сотни лет назад проложили первые монахи. По улице целеустремленно — купцы всегда заняты — шагали зажиточные торговцы, которых можно было узнать по ярким плащам из тонкого сукна. Другая большая улица — верхняя — через центр пересекала город с запада на восток, перекрещиваясь с главной под прямым углом у северо-западной оконечности аббатства. Там же виднелась широкая крыша здания гильдии, самого крупного здания в Кингсбридже после собора.
На главную улицу возле «Колокола» смотрели монастырские ворота, напротив них располагался дом Керис, выше почти всех остальных домов. У таверны Мерфин разглядел толпу, окружившую монаха Мёрдоу. Последний, не связанный особо ни с каким монашеским орденом, после крушения моста остался в Кингсбридже. Потрясенные, осиротевшие люди оказались крайне восприимчивы к его эмоциональным уличным проповедям, и краснобай греб серебряные полпенни и фартинги чуть не лопатой. Юноша считал его самого мошенником, его праведный гнев — лицемерием, слезы — маской, за которой прятались бессовестность и жадность, но молодой человек был в меньшинстве.
