— Просил? — Это выскочило у Грэма из головы, как и многое после той посадки. Странно… Адреналин обычно усиливал чувства, обострял память до такой степени, что воспоминания становились острыми, как бритва. Должно быть, в организме выработалось слишком много кортизола. — Когда прыжок идет с отклонениями, механика ни при чем. Когда мы в последний раз находились в Решетке, я производил вычисления, но не мог найти решения для посадки в том времени, которое нам требовалось. И вот тогда… — Брат с сестрой выжидающе смотрели на Грэма. Он не знал, поверят ли они его словам. Произнести их оказалось непросто, и все равно он выговорил: — И вот тогда уравнение изменилось.
— Угу. — Фар выслушал Грэма гораздо спокойнее, чем ожидал инженер, — вероятно, не совсем понял, что означают его слова. Но Грэм и сам не до конца понимал. Что происходит, когда вселенские законы становятся предположениями?
Фар откашлялся:
— Ладно, приношу извинения, что стукнул по экрану твоего «Тетриса». Тебе пришлось несладко, а я вел себя как настоящая задница.
Рот у Имоджен раскрылся так широко, что туда могла бы залететь муха. Грэму не требовались визуальные подсказки, чтобы понять: поведение Фара отклоняется от нормы. Извиняющийся Фар представлял собой аберрацию, как и математика, перестающая быть математикой. Действительно, в мире что-то сдвинулось…
— Все забыто, — сказал Грэм другу. — Просто в следующий раз нацелься на что-нибудь не столь старинное.
— Надеюсь, следующего раза не будет. — Фар уселся в капитанское кресло и посмотрел в иллюминатор, где во тьме уже угадывались очертания Лас-Вегаса. Огни спящего города можно было пересчитать по пальцам. Горизонт начинал светлеть, черное сменялось темно-синим, и внизу из тьмы проступили холмы. Здесь они служили костяком. Фар думал о том, что на протяжении миллионов лет горы врезались в небо и через четыреста будут также вздыматься, когда уже исчезнут казино, высохнут, как озеро Мид, бассейны и блеск, лоск и неоновые огни померкнут навсегда…
Все пройдет, а холмы останутся.
Грэм вел «Инвиктус» в эту спокойную даль. Самая окраина предместий. Наилучшее место для прыжка — подальше от воздушных трасс будущего, поближе к пустынным просторам, которые прекрасно подойдут для парковки невидимой машины времени.
— У всех стресс, все срываются на крик, — вздохнула Имоджен. — Вот почему необходим отпуск. Всем надо развеяться. Поесть! Выпить! Развлекаться днями напролет!
— Это тоже задание, — напомнил Фар. — У Элиот перед нами явное преимущество, и я хочу, чтобы до возвращения в Центральный ситуация изменилась. Вегас дает нам пространство для маневра, попробуем накопать информации. У Прии есть план; мне надо, чтобы вы вдвоем отвлекли нашу гостью.
— Считай, что сделано. Тем более есть пространство для маневра, — добавила Имоджен. — В субботу вечером во Дворце Цезарей должна состояться танцевальная вечеринка эпических масштабов. Диджей Рори принимает гостей.
Фар не проявил энтузиазма.
— Элиот не показалась мне любительницей танцев.
— Не торопись судить о книге по обложке, Фар. Во мне много чего есть.
Вся троица подпрыгнула. Элиот. Неизвестно, сколько она успела услышать, потому что вошла в двери совершенно беззвучно, как тень. Словно телепортировалась. Двадцать четыре часа назад Грэм сказал бы, что такое невозможно. Но теперь это слово ничего не значило…
Капитан нахмурился.
— Иногда только обложка и имеет значение. Особенно если выложена камнями на сотню миллионов.
Со снисходительной улыбкой на лице и грацией танцовщицы Элиот легко впорхнула в отсек управления.
— «Одно мы знаем точно — жизнь пройдет; мы это знаем точно, остальное — ложь; цветок, что прежде цвел, умрет навеки». Слова мудрости из той самой книги, которую ты считаешь ничего не значащей.
Фар угрюмо посмотрел на нее.
— Моя жизнь точно пройдет быстрее, если и дальше будешь прятать «Рубаи».
— О, маловерный… — Криво усмехнувшись, Элиот подошла к вистапорту. Даже утренний свет не смягчил ее черты, но только выявил тени под глазами и напряженные жилы на шее. Заметив эти штрихи, Грэм и сам ощутил усталость. И хотя Элиот прочно стояла на полу, впечатление было такое, будто она балансирует на краю и вот-вот сорвется.
Все происходящее вызывало у Грэма нарастающее чувство тревоги. Он постарался отогнать его и перевел «Инвиктус» в режим зависания и посмотрел на Фара.
— Мы готовы совершить прыжок. Скрести пальцы.
Капитан в счастливые приметы и жесты на удачу не верил. Имоджен сделала это за него, скрестив пальцы на обеих руках, сами руки и ноги, словно удача представляла собой нечто, что можно просто ухватить и, вцепившись изо всех сил, вытащить из воздуха. Грэм знал, что желания не поддаются количественному измерению, но надеялся, что Имоджен собрала достаточно удачи для прыжка.
— Три, два, один…
14
РЕШЕТКА
Бесшумный взлет — и ничего.
Исчезли холмы, небо, свет.
Вернулась тьма темнее ночи,
Вечность простерлась,
Свернула все — в ничто, в ничто.
Здесь все в противоречье.
Здесь — не здесь, но там. И там. И там.
Оно повсюду.
И нигде.
Кружится время. Замирает.
Мгновения в мгновеньях, между ними
И каждое внутри себя содержит
Множество больших и меньших…
Числа найди. Составь. Подгони.
Поворот и… щелк!
15
ФОЛЛИКУЛЯРНЫЕ ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Из рассветного зарева — в иссушающую душу тьму и сразу — к слепящему полуденному солнцу. Ух ты. Не надо было Фару смотреть в вистапорт во время прыжка. Смена видов, дополненная безвременьем Решетки, вызывала особого рода тошнотворную слабость, но лучше так, чем видеть лицо Элиот, ее ухмылку. Он думал, что после разговора наедине с Прией и короткого сна она уже не будет бесить его, как раньше. Не тут-то было. Ее дерзость действовала, как соль на рану, напоминая, с какой легкостью она пустила его будущее под откос. Один раз подмигнула, другой раз стащила шикарную книжку… Годы труда в сточную канаву…
Перед глазами плыли зеленые пятна, надписи на стене расползались в разные стороны. Сосредоточившись, он читал отдельные слова — Рембрандт, сапфир, пожар, Гинденбург, — а сам впивался пальцами в подлокотники. Прия права: нельзя терять голову. Это далеко не конец. Он соберет свою жизнь заново, по кусочку, и начнет с этого кресла. Капитанское кресло ему никогда не нравилось — неудобное и какого-то агрессивного оранжевого оттенка, но сейчас Фар чувствовал его своим, потому что за него приходилось бороться.
