— Капелька крови пробегает через твое тело всего за одну минутку. От сердца к сердцу. А чтобы ты жила, гемоглобин в красных кровяных тельцах переносит по венам кислород. Феноменальная вещь.
— А почему некоторые так боятся крови? — спросила Прия, имея в виду Томми, который слез со своего ховербайка, чтобы помочь ей подняться с земли, и застыл на месте, увидев ее ободранные коленки.
Отец замолчал. Молчание объяснялось не усталостью; пауза означала, что он собирается сказать что-то важное. И Прия ждала, так сильно сжав игрушечного единорога, что набивка едва не лезла в наложенные ею самой швы.
— Люди боятся не крови, — сказал наконец Дев Парех. — Они боятся боли.
Теперь, в восемнадцать лет, видя на экране кровоточащую рану Фара, Прия поняла, что имел в виду отец. Зрелище на экране вызывало у нее тошноту. Боль была не чем-то далеким, она вскипала и пенилась красными пузырями и выплескивалась из Фара слишком быстро, чтобы успеть ее заменить. Его медицинские показатели скакали по мониторам медпункта в ритме дерись-или-беги, подстроиться под который не могла ни одна песня. И даже если бы такая мелодия нашлась, плей-листы принадлежали прошлому. Обе пары ее наушников лежали на столе, отражая в золоченом покрытии свое окружение: голографический журнал, бесполезные иголки, свернутый хобот Ганеши. Все сияющее и в четырехкратном повторении. Все как будто говорило: будет лучше, когда струну перерубят.
Но видеть, как из Фара вытекает жизнь… Это было нестерпимо. Больно.
— Не смей останавливаться! — Ее собственное сердце истекало через канал связи.
Ей было страшно.
— Дерись!
— Прия! Прияприяприя! — Лимонное пятно в наушниках, Имоджен так разволновалась, что даже не замечала ран своего кузина. — У нас критическая ситуация! Критическая! Бюро и Корпус преследуют Элиот. Они пытаются отключить ее оборудование. Гоняются за ней по всему городу, а у нее с собой Гай в карманной вселенной, и я не знаю, что делать. У тебя есть что-нибудь, чем можно жахнуть?
Если в карманной вселенной Гай, то там же и чип. И первого, и второе предполагалось передать Эмпре. Прия написала матери Фара письмо с инструкцией на внутренней стороне Устава — вручить чип Фару на его семнадцатый день рождения. Сложенная маленьким квадратиком записка лежала в коробочке в карманной вселенной на запястье Элиот, прыгавшей теперь по всему Риму. Все прошлое «Инвиктуса» и возможное будущее зависели от того, останутся ли они с Фаром до его смертного часа или спасутся для будущего.
Все или ничего.
Собственно, и выбирать не приходилось.
— Я люблю тебя. — Прия поднесла дрожащий палец к кнопке «звук». — Мне нужно идти. Не сдавайся.
Прежде чем Фар успел ответить, она выключила звуковой канал и набросила на экран лабораторный халат. Под сухими, но потемневшими глазами серой тенью легла печаль.
— Зачем тебе жахнуть? У Элиот был бластер, где он?
— А ты стрелок-ас? — спросила историк. — Я — нет. Думаю, будет лучше, если мы отключим оборудование агента Аккермана, прежде чем он сделает то же самое с Элиот. Все остаются живы, никто никуда не прыгает, все побеждают.
— У нас на борту нет станнеров. — Зато предостаточно проводов под напряжением. Повернувшись спиной к светящемуся лабораторному халату, Прия поспешила в общий отсек. Несколько половых панелей так и остались погнутыми после поисков «Рубаи». Острые углы, одежда из стертого прошлого. Прия сдвинула в сторону костюм из флэш-кожи и заглянула под панель. Ничего, только радужные, связанные пучками провода.
— Добро пожаловать к нервной системе «Инвиктуса», — объявила она. — Яркость, цвет и электричество.
Опустившись на колени рядом с ней, Имоджен с изумлением уставилась на то, что напоминало голову Медузы.
— Собираешься выпотрошить корабль?
— Ничего другого у нас нет. — Правильно подобрав провода — высокое напряжение, низкий ток — можно создать некое подобие станнера, способное остановить человека, но не его сердце. Прия беспокоилась о самом корабле. Отсоединишь не ту линию и запросто потеряешь связь или голографический щит, а то и отключишь какую-нибудь жизненно важную систему. — Мы ведь можем обойтись без верхнего света или громкоговорителей?
— Вполне.
Какие провода куда какие куда какие куда? Их так много, и все они вместе, и все разные, но как же трудно сохранить голову на плечах, когда твое сердце там, на арене. Зеленый? Голубой? Оранжевый? Красный? Красный? Красный?
— Быстрее, — торопила Имоджен. — Элиот уже напрыгалась, как яйцо в курице.
Фиолетовый и зеленый. Прия вовсе не была уверена, что разобралась в проводах, но это ее не остановило. Разбросав искры во вновь обретенной тьме, погас верхний свет «Инвиктуса». По крайней мере с одним проводом она не ошиблась. Коммуникационная система осталась в рабочем состоянии, и экран призрачно светился в лазарете, продолжая получать поток данных от Фара. Прия даже не смотрела в ту сторону, полностью сосредоточившись на проводах в каждой руке и разведя подальше оголенные концы.
Не сдавайся, Фар. Дерись.
Еще одна минута. Это все, что надо: от сердца к сердцу.
Я намерена спасти нас.
— Провода далеко не тянутся, — сказала она Имоджен. — Агент должен оказаться на этой стороне отсека.
Историчка кивнула.
— Ты поняла, Элиот? Заказ исполнен. Возвращайся домой.
Последнее слово не успело еще отзвучать, когда в комнате появилась Элиот. Со лба у нее стекал пот. Взгляд метался, как у загнанного зверя.
— Пять секунд, — предупредила она, приваливаясь к дивану. — Он сейчас будет.
Прия сжала провода. В лазарете призывно замигал экран, но она не оглянулась. Не могла оглянуться. Ощутит ли она его, момент смерти Фара, или это все — выдумка древних поэтов? Две души, что сплетены так тесно, чувствует одна, когда другую отсекают…
В сравнении с прибытием агента Аккермана телепортация Элиот выглядела мистикой. Если она выскользнула из ниоткуда, то он грохнулся, смяв ногами треуголку. Станнер нацелился на Элиот, но выстрела не последовало — внимание агента отвлекли яркие волосы Имоджен.
— А с тобой, попрыгунья…
На. На. Получи. 33333333333…
Одного касания оказалось достаточно. Получив разряд, Аккерман грохнулся на пол.
Потрясенная, Прия уставилась на провода в своих руках. Никогда прежде она не только не причиняла вред другому человеку, но и не думала об этом, сохраняя верность клятве Гиппократа. И вот все перевернулось с ног на голову. На краю дивана скрючилась Элиот. Обуглившаяся ткань захрустела под ногтями, и в следующее мгновение ее вырвало на пол.
Сдерживая тошноту, Прия вдохнула поглубже.
— Ты как?
— Слишком… много… реконфигураций! — объяснила, судорожно хватая воздух, Элиот.
