Но вернемся к той части, где говорилось, что сейчас я — закаленный умный взрослый человек. Я довольно часто пью вино и скотч, — иногда мартини или текилу, просто намешать, — но не злоупотребляю, и уж точно не напиваюсь до отключек. Дело не только в уроке, который преподала мне Эми эпохи колледжа: мне просто честно больше не нравится быть пьяной. Я тут не выступаю за сухую трезвость. В смысле, с ума-то не сходите. Но теперь мне не нравится заходить дальше легкого подпития. Мне хорошо, и я полностью взяла свое поведение под контроль.
Ребят, я тут отключилась пару месяцев назад.
И этим не горжусь. Не думаю, что это мило: это даже не смешно. Но иногда печальное и сложное стечение обстоятельств спускает тебя под откос, морально и физически. И все, что можно сделать — это посмеяться. Потом поплакать. А затем напиться.
Все началось с того, что женщина по имени Мег пошла с подругой на «Катастрофу»
[96]. У Мег рассеянный склероз, она не знала, что РС в фильме будет занимать такое место, но в итоге ей очень понравилось, что его включили в историю. И Мег написала мне — потому что ей хотелось связать моего папу с невероятным врачом из Нью-Йорка, который ей помог.
Доктор Садик — единственный врач в Соединенных Штатах, которому Управление санитарного надзора разрешило лечить пациентов с РС стволовыми клетками. Для меня мысль о том, что папе может стать лучше, находилась за пределами возможного. Тысяча благодарностей дорогой Мег, я очень воодушевилась из-за предстоящей встречи папы с доктором Садиком — но при всем при этом мне не хотелось ни на что особо надеяться. С годами я заметила, что папина готовность принимать лекарства и следовать врачебным рекомендациям пошла на убыль. В клинике, где он сейчас живет, ему несколько раз в неделю предлагают физиотерапию, но ходит он туда нерегулярно, а иногда и вовсе не ходит. Я несколько месяцев оплачивала ему специалиста по акупунктуре, — а он, ни слова мне не сказав, попросил ее больше не приходить. Пару лет назад мы с ним из-за этого поругались. В итоге он на меня наорал, что просто больше не хочет пытаться.
И вот это меня раздавило. Когда я поняла, что он выбросил полотенце и хочет просто позволить болезни сделать неизбежное, мое сердце разбилось. Тем, у кого РС, приходится справляться с очень многим: им трудно есть, ходить, контролировать внутренности (что хорошо отражено в этой книге) — не говоря уж о том, как рассеянный склероз подрывает когнитивные способности и эмоциональное равновесие. Папа никогда не смотрел на жизнь, исполнившись надежды. Он всегда был мрачным. Даже в пору папиного расцвета, когда он был молод, богат и красив, Тим Бертон в сравнении с ним показался бы Ричардом Симмонсом. Но тут было другое. Он велел мне отступить и дать ему угаснуть. Я не виню папу за то, что он захотел сдаться, — но то, что он сказал, меня все равно сломало.
С тех пор я скорбела по папе, который еще жив. С рассеянным склерозом ясно одно: физические возможности будут отказывать все больше и больше, пока совсем не иссякнут. Из-за этого мы пережили вместе множество «последних разов». Самым душераздирающим был последний раз, когда мы отправились на серфинг. Мы всегда любили вместе кататься на волнах, — поэтому, когда стало понятно, что папа скоро не сможет ходить, он попросил меня в последний раз сопроводить его на пляж. День был довольно облачным, в воздухе чувствовалась прохлада. На пляже — только мы с папой, больше никого. Когда мы зашли в океан, я сделала смелое лицо. Волны были сильными — приходилось напрягать ноги, чтобы пройти прибой. Папа боролся. Я видела, как его сбивает с ног, и меня размазывало. Я завела его в воду и отвернулась к морскому горизонту, чтобы папа не видел, как сердце у меня вываливается из груди в море. Видеть своих родителей в такой физической немощи — этого я не пожелаю никому.
Мы ждали хорошую волну. Последнюю, на которой прокатимся вместе. Когда мы увидели, что она на нас идет, мы встретились глазами и кивнули друг другу, как джазмены, сговорившиеся выйти на бридж. Мы присели, склонились к берегу, подняв руки над головой — и нырнули. Катились и катились на ней — на долгой, мощной волне. Чувствовали, как нас несет сила океана. Когда мы остановились, я подняла голову, чтобы посмотреть, где папа. Он был рядом со мной, щурился от соленой воды и убирал волосы с глаз. Он взглянул на меня, и мы улыбнулись друг другу — широко-широко, тараща друг на друга глаза, чтобы не разреветься. Я взяла его за руку и вела, пока мокрый песок не сменился сухим. Мы отдышались — стараясь не поддаваться серьезности момента.
Я никогда не хотела отказаться от надежды, что однажды мы снова выйдем туда вместе. Но ни одно из исследований РС, которые я читала, не позволяло думать, что такое возможно. Поэтому я решила, что не буду пытаться вылечить папу, а вместо этого стану делать все, что могу, чтобы его пребывание на этой земле было как можно более приятным и удобным. Попроси он меня привезти ему пятьсот леденцов «Вертерс Ориджинал», чтобы сосать их без перерыва, — я бы привезла. Пожелай бухла (хотя он меня никогда об этом не просил), — я бы обеспечила. Попроси печенья с травой (а вот это просил), я привезу. Я все сделаю для папы. Куплю ему хоть экзотический танец, хоть экзотическую кошку — да что угодно.
Поэтому, получив от Мег мейл про доктора Садика, первым делом я вспомнила обещание, которое дала папе — оставить его в покое. А потом подумала: ДА НИ ХЕРА! Он пойдет к этому врачу! Мне было реально наплевать — даже если бы пришлось везти его на каталке, а он бы брыкался и орал. Ну, брыкаться он уже не может, просто бы орал.
И в итоге я его даже не стала спрашивать. Просто сказала, что отвезу к особенному врачу — и так это сказала, чтобы все прозвучало волнующе и волшебно, как будто этого стоит ждать. И папа заглотил наживку.
На следующий день его два часа везли с Лонг-Айленда на встречу со мной, Ким и доктором Садиком в его кабинете на Манхэттене. С папой никогда не знаешь наперед, что тебе достанется сегодня. Из-за лекарств он бывает не в себе, бывает даже каким-то злым. Но когда он в тот день появился из лифта в приемной врача, улыбался и не выдал никому из окружающих ничего гадкого. Папа может вести себя как заправский умник и с юмором выкладывать свои соображения людям — но иногда он совершенно не смешной, а просто недобрый. Я видела, как он кричал на двух заботливых милейших санитаров, которые просто пытались ему помочь снова сесть в коляску. Он груб с медсестрами: если повезет, то держится высокомерно и холодно, а если нет — заигрывает и ведет себя агрессивно. Но в тот день он не позволил себе никаких неподобающих взглядов и прикосновений. В какой-то момент, когда медсестра спросила, кто из нас старше, Ким или я, он ответил: «Крупненькая», — и указал на меня. Но если не считать этого легкого наезда, все шло неплохо.
Мы с папой держались за руки, пока доктор Садик объяснял, к чему приведет в ближайшие полгода лечение стволовыми клетками. Разговор еще не дошел до середины, а папа перебил доктора Садика, прямо на половине фразы:
— Мне надо пописать.
