Папе было уже за пятьдесят, он уже передвигался в коляске, и ко дню свадьбы его болезнь зашла уже далеко. Мы поехали в какое-то место на Лонг-Айленде — то ли часовню, то ли чью-то гостиную, но в общем и целом — в дом с привидениями. Человек, который их женил, выглядел, как официант из клуба «Джекилла и Хайда» — жутковатый и очень толстый, как тот мужик из «Битлджуса» в сцене, когда все поют за обедом «Day-O». Лана, наша новенькая мачеха, была в белом платье с фатой и при театральном макияже — даже мушку нарисовала.
Прием устроили в китайском ресторане, собралось человек сорок, на 98 процентов — гости Ланы. Друзья у нее оказались очень странные, немножко пугающие; они почти все играли в ее любительском театре. После того как эти друзья-лицедеи выступили с тостами, Лана встала и прочла — я не преувеличиваю — двадцатипятиминутную речь, бессмысленную и непоследовательную. И все-таки мне казалось, что папа мог бы хоть смотреть в сторону Ланы, пока она ему читала — своему, на минуточку, новому мужу. А он на нее даже не взглянул. Ни разу за всю ее дикую декламацию. Просто ел свинину мушу и жареный рис с креветками, не обращая на нее внимания, пока длилась речь. Лану это, похоже, не слишком и волновало. Ясно было, что она просто дает представление, что ее заводит то, сколько глаз на нее устремлено — даже если среди них не было глаз моего папы.
День выдался сложный, а вечер — и того сложнее. Казалось, хуже уже не будет. Ким к концу вечера почти впала в кататонию. Мы обе выпили столько белого вина из коробок, сколько нашли, и тут-то события пробили днище. Я почувствовала на своем плече крохотную ручку, и славный голосок спросил: «Эми, споешь со мной „Завтра взойдет солнце“?» Моя новая сестричка Мэй. Такой невинный, прекрасный ангелочек. Я, сука, поверить не могла, что буду сейчас петь песню, которую ненавижу, в китайском ресторане на Лонг-Айленде дуэтом со своей временной вьетнамской сводной сестрой. Я хотела повернуться к Мэй и сказать: «Не могу! Эта песня — вранье! У тебя впереди такой трудный путь! Мама у тебя крышей едет, я тебя отсюда заберу и выращу сама, чтобы дать хоть глоточек счастья в этом ужасном мире!» Но вместо этого я сказала: «Ага». Она встала на стул, взяла нас с Ким за руки, и мы запели: «Когда наступит мрачный одинокий день, я спину выпрямлю и так скажу ООООООО!»
В итоге никакое солнце в этих отношениях завтра не взошло. Через полгода после того, как Лана перевезла моего отца-инвалида аж в Новый Орлеан, она решила, что с нее хватит, и вышибла его вон. Он оказался на обочине. В буквальном смысле. Она остановила машину и бросила его одного в коляске, и ему пришлось добираться до обочины самому. После этого он переехал в клинику на Лонг-Айленде, а о Лане и Мэй я с тех пор не слышала.
Я бы не сказала, что солнце взошло, когда мы встретились с Беном, нет. Не потому что не было здорово, — просто я стараюсь больше не говорить о своих отношениях метафорами. После всего, что я наблюдала у родителей, я хочу предельной простоты — никаких солярных ассоциаций или розовых фильтров. Кроме «Валенсии» в Instagram, потому что с ним я выгляжу просто супер. Но в тот вечер, когда мы впервые увиделись с Беном, никакого солнца не было в буквальном смысле; шел дождь. Я только что вышла с сеанса акупунктуры, в волосах у меня было масло, а на щеках — глубокие красные вмятины от того, что я лежала на столе лицом вниз; но я переоделась из треников в джинсы и пошла вниз, встречать Бена на улице. Я вышла под дождь, а Бен уже стоял у двери — ни зонтика, ни капюшона, только раскисший бумажный пакет в руках, а в нем бутылка вина. Мы улыбнулись друг другу, и все стало как надо.
Я не соврала Барбаре, просто мои мысли по поводу любви и брака все время меняются. Да, раньше я говорила, что брак — это глупость. Брак заставляет людей подписывать контракт с обещанием чего-то, чего они на самом деле не могут обеспечить. Уверена, я еще не раз повторю, что брак — дело тупое. Но вместе с тем я вполне представляю, чем он может быть хорош. Есть что-то прекрасное в том, чтобы всерьез быть рядом с другим человеком. В фильме «Миля лунного света» Сьюзен Сарандон и Дастин Хоффман играют мужа и жену, которые все время ссорятся, но все равно по-настоящему друг друга любят. Они говорят о том, что они вместе для того, чтобы «стать свидетелями жизни друг друга». Мне нравится это описание обязательств. Не думаю, что мои родители хоть раз на это подписывались. Они не дали мне пример того, как выглядит хороший брак или как держаться до конца. Если твой партнер болен, нельзя не думать о неизбежном конце. В буквальном смысле, о последних минутах жизни, которые приходят мне в голову, когда я начинаю кого-то любить. Я думаю: «Этот чувак будет катать мою инвалидную коляску?» И даже еще страшнее: «Захочу ли я катать его?» Это нелегкие мысли, и с ними не так просто разобраться, когда у тебя с дорогим тебе человеком все только начинается.
Я, конечно, не могу знать, что будет с Беном. Может, мы вместе состаримся — а может, разойдемся до того, как эта книжка окажется на полках рядом с шоколадками и открытками. Хотела бы я надеяться, что со мной в отношениях с мужчинами может случаться что-то хорошее — но, возможно, я слишком много думаю об инвалидных колясках. Может, я просто произведение своих родителей. Но мне все равно кажется, что есть ради чего придерживать свое неверие, сколько получится. Оставаться открытой, чтобы принимать любовь. И отдавать ее, каждый день.
Что я хочу, чтобы сказали на моих похоронах
Эми умерла, и мы все можем спать спокойнее. Она была честной и справедливой — и требовала от нас того же. Но это выматывало. Да, с ней все было веселее и интереснее, но все-таки есть некоторое облегчение в том, что ее с нами больше нет. Мы все в этой жизни ленимся и застреваем в том, чего, как нам кажется, заслуживаем. Мы все слишком легко соглашаемся с тем, что жизнь должна быть тяжелой, и забываем повеселиться, сколько возможно. Эми не забывала нас смешить, и отбоя от нее не было. Если она была вашим другом, она на все для вас была готова. Она готова была вас защищать и умереть за вас, иногда даже тогда, когда вам это было не нужно. Она шла до конца и дальше, временами все осложняя. Она как-то написала в Facebook пост, поздравив друга с тем, что он получил роль в новом фильме Вуди Аллена, хотя ее друг ни в каком фильме сниматься был не должен. Она это сделала, потому что друг страдал из-за недавнего разрыва, и Эми знала, что его бывшая прочитает и будет завидовать. Нельзя было так поступать. Это одна из причин, по которым мы сможем дальше жить без нее.
Эми сняла бы для вас последнюю рубашку, даже если бы вы ее об этом не просили, и никогда бы вам об этом не напомнила. Она была щедрой. Еще она было настырной и могла нахамить любому, кто встанет у нее на пути. С ней было весело выпивать и курить траву. С ней было весело есть грибы. Телевизор с ней смотреть было невесело, потому что она все время спрашивала: «Погоди, это кто? Что он только что сказал?» Она не умела слушать. Она так легко отвлекалась, что приходилось говорить: «Эми, вот сейчас соберись и послушай», — чтобы привлечь ее внимание. Да и тогда вероятности, что она вас услышит, было процентов сорок.
С ней нам было лучше. Она требовала, чтобы нам было лучше. Это могло утомлять. Но нам этого будет не хватать. Нам будет не хватать ее. Но она всегда будет с нами. Ну, на самом деле нет, потому что, как я сказал раньше, она умерла. Кто-нибудь знает, парковку надо подтверждать? Ой, ну это Нью-Йорк, тут так не делают. Да, повезло вам. Вы, ребят, молодцы, что живете здесь, а не в Лос-Анджелесе.
