Какого?.. Он что, брал меня на слабо? В попытке скрыть замешательство — и выставить себя смелой и скептичной, — я спросила: «А долго их делать?» Самый краснорожий ткнул в меня пальцем и сказал: «Твою — десять, потому что она больше, а ее — около семи». «Десять часов?!» — заорала я. «Минут», — ответил краснорожий эмодзи. Ким выбрала маленькую фею, которую хотела нанести на бедро, но моя-то была, сука, здоровенным трайблом, размером с опоссума. Десять минут — это было как-то очень быстро, но что я понимала в татуировках? «А сколько они будут стоить?» — спросила я, вся такая на понтах, усиленных нью-йоркским выговором, чтобы они не запросили с нас больше. Он сказал, что за мою возьмет двадцатку, а с Ким десять. ЧТО?!
Я совсем запуталась, с концами. Мы с Ким посмотрели друг на друга и подумали об одном, но как старшая заговорила я. Я объявила: «Чуваки, мы с вами ни на что не подписывались. Мы заплатим полную стоимость!» Весь салон замер. Я слышала, как царапнула игла по пластике. Я огляделась и увидела, что мы там были, пожалуй, самыми непривлекательными девчонками; и если бы кому-то захотелось одолжения в смысле секса, то не от двух задолбанных лонг-айлендских подростков. Тогда чувак, у которого из выреза в майке торчали соски, сказал: «Вы ведь в курсе, что это временные татухи, да? Татуировки в Южной Каролине запрещены законом». В эту секунду я стала там самой краснорожей. Мы тихонько попятились и вышли, как кошки. На обратной дороге в наш отель-клоповник мы с Ким не разговаривали. Было слишком неловко.
Перед тем как год спустя сделать себе татухи — постоянные, насовсем, — мы сначала спросили разрешения у мамы. Я сказала, что мы их уже давно хотим и что выбрали именно те рисунки, которые нам нужны, и правильное место. Можно было бы предположить, что за год наши эстетические предпочтения обрели зрелость, — но я по-прежнему была настроена на здоровенный трайбл, а Ким все так же хотела тупую феечку. Услышав нашу просьбу, мама ответила, как ответил бы любой родитель. Она сказала своим дочерям-подросткам: «Да ни в жизнь, вашу мать. От вас травой несет! Идите к себе в комнаты, вы наказаны, потаскушки вы поганые!» Ой, то есть подождите, нет, только не наша мама. Наша мама ответила: «Так чего же мы сидим и языки чешем? А ну-ка в машину!». Она отвезла нас в Ист-Вилледж, где мы зашли в комнату позади какого-то мутнейшего притона и обрели свои «росписи», как их называет пафосное мудачье.
Я была первой. Когда я говорю, что чуть не сдохла — нет, это чуть на хер не СДОХЛА. Как будто тебя каждую секунду кусает тысяча пчел или десяток ос-убийц — для вас, поклонники подростковой литературы. Парень, который мне набивал, был не очень опытным, поэтому колол слишком глубоко, из-за чего на татуировке образовался келоидный рубец. Ваще огонь, Эми, давай дальше! Ладно, еще он был пьяней вина, поэтому татуха вышла кривая. Звали его Курт и выглядел он как жирный Сын Анархии с астмой. Я подыхала от боли, но хотела быть храброй — ради Ким, чтобы она не испугалась. Поэтому, когда у меня по лицу текли слезы, я улыбалась и говорила, что жить можно. Все это время мама лучилась улыбкой, глядя на нас обеих — настолько она была рада стать частью замечательного события, о котором мне предстояло пожалеть тут же, на месте. Разумеется, в ранки попала инфекция, и вокруг нее образовались сотни мелких бугорков, так что заживало все просто ужасно. Сыпь и воспаление над задницей — это именно то, что юная особа хочет всем показать. Татуха до сих пор немножко приподнята, как боевые шрамы на голове пацана в «Безумном Максе».
И вот сейчас, пятнадцать лет спустя, мне тридцать пять; и каждый раз, как я надеваю купальник, люди в глубине души понимают, что я — дешевка. Каждый раз, как я в первый раз раздеваюсь при мужчине и он видит мою татуху, он тоже понимает, что я дешевка и что решения я принимаю очень, очень неразумные. А теперь, когда папарацци считают, что меня интересно снимать, когда я вообще ничего не делаю или тусуюсь где-нибудь на пляже, весь мир ознакомился с фотографиями моей татуировки, кривенько висящей над краем трусов. Но от всего сердца клянусь вам, что мне пофиг. Я ношу свои ошибки, как отличительный знак, и я их чту. Они делают меня человеком. Теперь, когда моя работа, мои отношения, мои твиты, части моего тела и мои сэндвичи широко изучаются, я горжусь, что сама поставила на себе клеймо несовершенного, нормального человека до того, как это сделал кто-то другой. Я в кашу размешу всех критиков и сетевых троллей. Меня как только не называли, но я сама уже отметила себя как шалаву, так что хейтерам придется придумать что-нибудь новенькое.
Летом перед восьмым классом, в мои дотатушные дни (или, как я их зову, ДТД), ко мне прилипла кличка «Оладушки». Я с компанией подруг — и с мальчиками, которые нам нравились, — теплым вечером гуляла по нашему району с пивом в бумажном пакете. Мы были готовы — да нам и хотелось — убегать от полиции, если нас застукают, а такое бывало часто. В тот вечер мы просто пили «Доктор Пеппер» с зарядом и ирландские «бомбы в машине» дома у моей подруги Кэролайн. Для тех, кого вырастили амиши, скажу, что для «Доктора Пеппера» с зарядом нужно опустить рюмку амаретто в пинту пива как раз перед тем, как начнешь пить. Почему-то на вкус получается похоже на «Доктор Пеппер». Добавьте Бакарди 151 и горящую спичку — будет «Доктор Пеппер» с горящим зарядом. И попрощайтесь с близкими. Ирландская «бомба в машине» — это рюмка «Бейлиза» в пинте «Гиннеса» — а еще это страшное, страшное оскорбление для любого ирландца, который вот так потерял друга. Раз в год меня подначивают выпить одну из этих жутких смесей; особого убеждения не требуется.
Мы прошли квартал до детского сада на углу у дома Кэролайн, слегка пьяненькие и заведенные от выпивки и свободы. Пока мы тусовались на игровой площадке, десять пацанов как-то убедили шесть девчонок задрать майки и показать сиськи. Они привели очень убедительный довод: «А чо нет-то?» У нас довода против не нашлось, поэтому мы построились в шеренгу и на счет три задрали майки.
Я ухватилась четырнадцатилетними пальцами за нижний край моей футболки от Gap. Я нервничала, меня подбрасывало, и, скорее всего, я была пьяна. Я взглянула на пацанов поверх своей недорогой футболки — и поняла, что смотрят все на меня одну. Не на Дениз, у которой были самые большие сиськи, не на Кристал с самым потрясным прессом, и не на Кэролайн, за которую они все в то время дрались. Я была крепким середнячком в смысле сисек, так что немало поразилась тем, сколько им досталось внимания. Помню лица пацанов — вид у них был такой, словно кто-то только что облажался при броске из-под кольца, типа так «оооооох!». Они прикрыли рты руками и стукнулись ладонями. Тут я взглянула на нашу шеренгу и поняла, что все остальные девчонки показали лифчики. Идеальная метафора моей жизни: я выставила напоказ слишком много. Я и лифчик задрала. Одна из всей команды забила голой. И еще в тот момент я выучила незабываемо смешной урок: у меня соски больше средних.
Кличка «Оладушки» (а иногда еще «Серебряные доллары») продержалась достаточно, чтобы ее бытование и эволюция были медленно и тщательно отражены в документальном фильме — длинном, как у Кена Бернса. По крайней мере, мне так казалось. Но на самом деле это просто была память о лете. Я была так УНИЖЕНА, что не думала, что переживу это. Конечно, сейчас, потусовавшись среди разных женщин и посмотрев кучу порнухи, я знаю, что части наших тел бывают любых размеров и форм. (У мужчин тоже! Вы знали, что части их тел тоже бывают разных форм и размеров — но, как ни странно, медиа это почти никогда не обсуждают?) Но в то время меня просто пришибло тем, что мои серебряные доллары не норма.
