17 дек. — Вижу, прогуливаясь с Коргиным по 2-му этажу.
18 дек. — Не вижу.
19 дек. — Р<унова> с Тимофеевой у нас в комнате. Пьяно с ней дебатирую.
20 дек. — С дивана 2-го этажа созерцаю ее хождения.
21 дек. — Вижу ее с А. Захаровой, студобход. Подклеила Евангелие.
22 дек. — Вызывает А. Сопачева.
23 дек. — Вижу дважды. В пальто, с Красовским. И столкн<овение> на лестнице.
24 дек. — Не вижу.
25 дек. — С Красовским на лыжах едут за елкой, я отказываюсь. Встречаю их по возвращении. В 22-ю. Неужели забыли? Вечером обозреваю ее внизу, сидя с Окуневой.
26 дек. — Серж и Лев у них в комнате. Встречи. Послание к Синичен<ковой>. Р<унова>: „А мне записки нет?“.
27 дек. — Обозреваю Р<унову> и Ко, сидя в вестибюле 2-го этажа. Подходит Р<унова> и просит убрать от них постылого Коргина. Отказываюсь. Встаю и иду к Ок<уневой>.
28 дек. — Встретившись на лестнице, не здороваемся.
29 дек. — С Тимофеевой вторгается в нашу комнату в поисках Сопачева.
30 дек. — По сообщению Оболен<ского>, была у нас в комнате около часу, покуда я слушал музыку у Захаровой.
31 дек. — Новый год. Моралина, Окунева etc.»
[283]
Нужно иметь в виду, что Ерофеев «был чудовищно застенчив» (как отмечает, например, Алексей Муравьев). Ему, наверное, было куда легче эпатировать возлюбленную, чем нормально, «по-взрослому» с ней общаться. Однако еще важнее указать, что именно в свой орехово-зуевский период Венедикт пришел к пониманию жизни как большого эксперимента, в котором роль главного экспериментатора отведена ему самому. «Возлюбленным его университетским не позавидуешь никак. Тут включались разрушительные силы, — прямо сформулировал Владимир Муравьев. — Близко подошедшие становились объектами почти издевательских экспериментов. А вокруг него всегда был хоровод. Многое он провоцировал. Жизнь его была непрерывным действом, которое он режиссировал, — отчасти сочинял, отчасти был непредсказуем, и все становились соучастниками этого действа»
[284]. «Он был ужасный экспериментатор, Ерофеев», — вторил Муравьеву Вадим Тихонов
[285]. «Однажды он сказал мне, что хочет собрать в своей деревне мужей, жен, любовниц мужей и любовников жен, — рассказывала о гораздо более позднем периоде ерофеевской жизни Лидия Любчикова. — Я его идеи не оценила и даже рассердилась, что он хочет всех „наколоть на булавку и разглядывать“. А он улыбался, мечтательно прищуривался и приятным голосом говорил: „Нет, это было бы очень интересно“. Я сейчас вспоминаю его милое лицо, и мне смешно и грустно. И я понимаю, что у него, очевидно, была потребность встать в сторонку или над и посмотреть. И это нисколько не исключает, что он смотрел из своего „над“ с любовью, нежностью. А большинству, наверное, кажется, что со злостью, тяжестью, ерничеством»
[286].
Впрочем, с декабря 1959 по октябрь 1960 года Венедикт не столько ставил «издевательские эксперименты» с участием Юлии Руновой, сколько как мог и умел за ней ухаживал. То он вступал с Юлией в несколько утомительную игру многих влюбленных на первом этапе отношений — кто кого молча пересидит на общежитском диване (победа осталась за Юлией; Венедикт в час ночи отправился спать). То преподносил Руновой в подарок на день рождения плакат «Ударница Паша Ангелина на своем тракторе устанавливает рекорд по вспашке». То бросал на балкон комнаты, где жила Юлия, букет черемухи вместе с запиской, в которой предлагал вместе ехать на Кольский полуостров на все лето. Ответом Руновой тоже была записка с коротким текстом: «Я не понимаю твоих действий и намерений»
[287].
Однако завершилась институтская стадия взаимоотношений Ерофеева и Руновой как раз скандальным экспериментом. Юлия заранее предупредила Венедикта, что 14 октября 1960 года в комнату, где он жил со своими товарищами, наведается внеплановая комиссия. Она состояла из проректора педагогического института по учебной части Сергея Васильевича Назарьева, парторга Камкова, коменданта общежития и нее самой. Вот для этих-то незваных гостей Ерофеев и срежиссировал целое коллективное представление, включавшее в себя прослушивание по радио запрещенного «Голоса Америки», молитвы на коленях перед иконами и другие эпатажные выходки
[288].
Понятно, что этот спектакль положил конец пребыванию Венедикта Ерофеева в Орехово-Зуевском педагогическом институте и его общежитии: приказом ректората от 19 октября «за академическую задолженность и систематическое нарушение трудовой дисциплины» Ерофеев был исключен из числа студентов. Однако с Юлией Руновой он общаться продолжал. Более того, новый, 1961 год Ерофеев и Рунова встречали вместе.
В конце апреля этого года Венедикт устроился грузчиком на строительстве дорожной трассы во Владимире, а 25 мая написал заявление ректору Владимирского педагогического института с просьбой допустить его к вступительным экзаменам на заочное отделение филологического факультета. При этом Ерофеев сознательно умолчал, что учился в МГУ. Не стал он пользоваться и своей золотой медалью, а просто взял и сдал (все — на «отлично») четыре вступительных экзамена в институт, причем сделал это всего за 10 дней
[289].
