В Москву из Узбекистана Ерофеев вернулся в конце августа. 10 октября 1974 года одна из подруг нашла для него новое временное жилье — в престижном проезде Художественного театра, где в доме № 5 в квартире № 36 была прописана Галина Носова. В блокнот Венедикта 1974 года вложена записка этой подруги Ерофееву: «Веничка, Веничка… Жду тебя сегодня в одном замечательном доме, вместе с его замечательной хозяйкой. Позвони нам: 292-24-43 (спросить Галю Носову), мы тебя встретим. Это проезд Художественного театра; дом напротив букинистического магазина; подъезд, в котором некогда жил композитор Прокофьев (о чем свидетельствует доска на доме у подъезда)»
[612].
«Он же счастья не знал до тех пор, пока он не познакомился с моей Галиной, — рассказывала мать Носовой, Клавдия Грабова. — Квартиры не было, никто о нем не думал, никому он не был нужен. Короче говоря, его жизнь не укрывала своим теплом и своей ласки не давала… Они с первого взгляда полюбили друг друга»
[613]. Повествование само́й Носовой о знакомстве с Ерофеевым выдержано совсем в другой тональности. «Я Ерофеева буквально на помойке нашла, — вспоминала она. — Жила у меня тогда в Камергерском подруга, Нина Козлова (у меня там были две хорошие комнаты на четвертом этаже, а на третьем Прокофьев жил). Нинка тогда ждала Ерофеева из экспедиции в Среднюю Азию, оставила ему мой адрес и расписала: „Прекрасная хозяйка прекрасного дома“. Она сама его пихнула в эту экспедицию, продала свои туфли, чтобы купить туда билет на поезд. Он был тогда без документов, скитался — нигде не жил, вернее, жил повсюду. Когда-то, в 16 лет, он получил паспорт, но что такое паспорт для Ерофеева — так, бумажка. Он теперь оказался в очень трудной ситуации, и все пытались ему помочь, отправляли в экспедиции, надеясь, что, может быть, в какой-то из них удастся выписать паспорт <…> В общем, что такое в 1974 году в СССР человек без документов? И не просто без документов, он никогда не состоял на военном учете, у него никогда не было прописки… Короче говоря, он приехал ко мне с Игорем Авдиевым и со Свиридовым, к тому моменту уже месяц промотавшись по Москве. И Нинка сказала: „Пусть писатель поживет“. Я тогда знала, кто такой Ерофеев, хотя „Петушки“ еще не читала <…> У нас была коридорная система, и когда он появился, я осталась у двери, а он шел по коридору. И пока он прошел, мне стало ясно, какая у меня будет фамилия. Глаза голубые, волосы темные. Он, конечно, ниже Авдяшки, но если учесть, что в Игоре метр девяносто семь, а в Вене было метр восемьдесят семь (он обычно говорил: метр восемьдесят восемь) <…> В общем, сначала все выглядело так, что я сдала свои комнаты писателю»
[614].
Обратим внимание на одно парадоксальное и вместе с тем характерное обстоятельство: почти все мемуаристы признавали, что Галина Носова облагодетельствовала Венедикта
[615], но при этом по крайней мере трое из них посчитали своим долгом защитить Галину от недоброжелателей. «Современники время от времени ее поругивали, вряд ли справедливо, жена есть жена, ее полагается оставить, как жену цезаря, вне оценок, а, кроме того, с ее появлением вокруг Ерофеева стал возникать быт: книжный шкаф, полка для пластинок, мягкие поверхности для отдыха, стол для работы — настоящий дом» (Пранас Яцкявичус (Моркус));
[616] «Многие из мемуаристов, писавших о Вене, отзывались о Гале не слишком доброжелательно. По-моему, это как минимум несправедливо. Во всяком случае, на первых порах их совместной жизни она была для него натуральной fée bienfaisante
[617]. А уж сколько ей пришлось на этом поприще перетерпеть и перестрадать, знает только она сама. Хотя она, как мне кажется, с самого начала хорошо себе представляла, на что и ради чего идет» (Марк Фрейдкин)
[618]; «Она в нем совершенно растворилась. Она была чудесный, самоотверженный человек, к сожалению, посмертно в каких-то мемуарах ее представили сумасшедшей. Я голову могу дать на отсечение, что если бы не она, он помер бы раньше лет на десять. Она с ним носилась, пылинки с него сдувала. Жизнь ему в прямом смысле сберегла. Он ведь не ел ничего никогда, только то, что она приготовит» (Сергей Толстов)
[619].
Но ведь за считаными исключениями никто из мемуаристов Носову особенно не ругал. И даже Игорь Авдиев, действительно недолюбливавший Галину, в одной из многочисленных заметок о Ерофееве воздал ей должное: «Справедливости ради надо сказать: прожить рядом с Венедиктом полтора десятка лет было трудно — до безумия <…> Галина Носова, добрая до бессребреничества, но практичная до скаредности, жертвенная до всепрощения, но страстная до мстительности — простая „девка“ с крохотным чувством самосохранения, прожила с Венедиктом рядом самые страшные годы»
[620].
Может быть, защищая Носову от несправедливых нападок современников, и Яцкявичус, и Фрейдкин, и Толстов в действительности осознанно или неосознанно подразумевали потребительское отношение к ней самого́ Ерофеева? «Его жизнь с Галиной Носовой почти вся прошла при нас с Марком, — вспоминает Людмила Евдокимова. — Иначе, чем Галина Носова (а может, и просто Носова порой), он ее не называл; никогда — Галя
[621]. Не в том дело, конечно, что он ее не любил; это само собой. Но много чего с этой нелюбовью влеклось (притом что она носилась с ним как с писаной торбой). Даже и жалости не было». «Честно говоря, вот по отношению к Гале это был ужасный человек. Я не знаю, какая женщина могла выдержать то, что он с ней делал. Но она выдерживала», — свидетельствует Жанна Герасимова. Впрочем, Валерия Черных говорит об отношении Ерофеева к Галине чуть-чуть по-другому: «Конечно, не было сильного чувства, это было заметно. Но он был ей благодарен».
