23 декабря 1975 года Венедикт и Валентина Ерофеевы официально развелись
[652]. Оформлен этот развод был для того, чтобы он получил возможность жениться во второй раз — на Галине Носовой. 11 февраля 1976 года он писал сестре Тамаре Гущиной: «Так вот, я тебе, покороче и подельнее, о том, что у меня свежего за эти минувшие полгода. Уместнее, конечно, начать вот с чего: через 12 дней, 21/II, состоится мое второе по счету бракосочетание (Носова, Галина Павловна, сотрудник ЦСУ, кандидат экономических наук, моложе меня тютелька в тютельку на два с половиной года, т. е. 24/IV — 41 г.). За десять дней до нового года я уже получил на это санкцию от ЗАГСа Фрунзенского р<айо>на Москвы, ровно два месяца эти убогие мозгляки дают на размышление (на их элегантном наречии никакого другого термина не находится, кроме оско́му набившего „на размышления“). Нину Фролову я решил (по зрелому „размышлению“ опять же) не очень приглашать, поскольку она злейший враг всякой богемности и всякого покушения на „строгую обыденность“ (цитирую Аракчеева), а если учесть, что у меня на банкете 21/II будут Евг. Евтушенко (натура, мягко говоря, импульсивная и без единого царя в голове) и Вл. Высоцкий (его присутствие, правда, проблематичней, в связи с субботними спектаклями и пр.), не считая многих других, — участие Нины Фр<оловой> будет вносить диссонанс и что-нибудь еще. <…> Мне сейчас приходится (и придется, если Бог милостив) жить вот где: самый центр Москвы, через дом от Колонного зала Дома союзов, в тридцати секундах ходьбы от театра оперетты, в тридцати пяти от Центрального телеграфа, в сорока от МХАТа <…> С Запада обнадеживающие новости. В начале октября мы провожали в Вену отъезжающих в Тель-Авив супругов Белогородских. Они застряли в Вене по случаю беременности и два раза в месяц названивают. Так вот: мои издания на Западе вовсе уж не так химеричны, как мне прежде казалось. Вот только те издания, которые они знают: Тель-Авив (на рус<ском> языке), перепечатка на русском же языке в альманахе „Мосты“ (Мюнхен), на французском языке в обезображенном и урезанном виде (звонил по этому поводу и жаловался Иоффе из Франкфурта-на-Майне, и Делоне из Вены, и Белогородская из Вены, и Виктор Некрасов из Лондона
[653]. Последнего ты знаешь, это автор „В окопах Сталинграда“ и пр., два с половиной года как эмигрант) и еще одна публикация — по главам, растянуто, на итальянском языке в журнале „Эспрессо“. Виктор Некрасов, кстати, умолял целых две минуты перестать пить и заняться литературным делом. Смешнее всего то, что два дня спустя позвонил участковый 108-го отделения милиции Фрунзен<ского> р<айон>на и требовал того же самого, с той только разницей, что он, как Тамара Гущина, избегал разговоров на темы литературных дел»
[654].
Как и многие другие послания Ерофеева Тамаре Гущиной, это письмо выдержано в хвастливо-хлестаковском духе отчета об успехах и достижениях: квартира в центре Москвы, невеста — кандидат наук, суперзвезды — гости на свадьбе, публикации на Западе, телефонный разговор с автором повести «В окопах Сталинграда»
[655]. Возможно, именно об этом разговоре пишет в своих мемуарах Феликс Бух: «Как-то, будучи у меня в гостях, Веня стал звонить по телефону Виктору Некрасову. Говорили они с полчаса — я слушал затаив дыхание, так было интересно. Потом пришлось задохнуться вторично, но уже от пришедшего на этот разговор счета. Я ведь и не подозревал, что Некрасов находится в Париже, а Веня мне про это обстоятельство ни словом не обмолвился»
[656].
И только проговорка о звонке участкового и его профилактической беседе с Ерофеевым о вреде пьянства, вставленная в письмо ради шутливого сопоставления со звонком Некрасова, слегка корректирует эту картину жизни преуспевающего литератора.
Веничка:
В электричке «сквозь дождь и черноту»
После мнимого Усада с шестью и тремя глотками кубанской главный вопрос, который мучит Веничку, возвращается все время к одному: где проезжает электричка и куда она идет? «Сначала разреши свою мысль: куда ты едешь?» — мечется он и, продолжая форсировать цитату из Достоевского, добавляет: «Мысль разрешить или миллион? Конечно, сначала мысль, а потом миллион»
[657] (204). О том же, по сути, задает герою свои с третьей по пятую загадки Сфинкс. В третьей загадке говорится, что Водопьянов идет навстречу Папанину «из пункта Б1 в сторону пункта Б2», а Папанин — «из пункта Б2 в пункт Б1» (202), и при этом оба они оказываются в пункте Б3; речь здесь, следовательно, идет пока еще только об отклонении от маршрута. Согласно условию четвертой загадки, лорд Чемберлен опрокинул столик в «ресторане станции Петушки», а расплачиваться ему за это пришлось в «ресторане Курского вокзала» (202); здесь уже читается намек на переворачивание «петушинской ветки» и подмену мест. Наконец, по сюжету пятой загадки, и Минину, и Пожарскому, какое бы направление они ни выбрали на пути к Петушкам, в любом случае суждено попасть на Курский вокзал (203); здесь окончательно и бесповоротно возвещается судьба Венички — в роковой предопределенности его пути, недостижимости для него Петушков и обреченности на Курский вокзал.
Интерпретаторы поэмы к вопросам героя добавляют свои, по сути тоже разгадывая пространственные загадки Сфинкса: почему герой, направлявшийся в Петушки, едет в обратную сторону от Петушков — и что это значит?
Одни отвечают на эти вопросы, исходя из житейской логики: «…Героя выносит на платформу и вносит, по-видимому, в другую электричку»
[658]; «Заснув, он, видимо, пропускает Петушки, после чего (если объяснять сюжет поэмы рационально) поезд отправляется вместе со спящим героем обратно в Москву»
[659]; проспал «спьяну нужную станцию», «не зная того, возвращается в Москву»
[660].
