Весной 1977 года Венедикт и Галина Ерофеевы переехали в квартиру в ведомственном доме, принадлежавшем МВД и располагавшемся на са́мом севере Москвы по адресу: улица Флотская, дом № 17, корпус 1. Это одноподъездная семнадцатиэтажная башня. «Там жили милицейские чины не выше полковников», — свидетельствует Борис Шевелев
[725]. Атмосферу, царившую в ведомственном доме, где поселились Венедикт и Галина Ерофеевы, колоритно описывает Елена Игнатова: «После многолетних мытарств Венедикт был счастлив. Он уверял, что устроит на балконе грядку и станет разводить огурцы, хорошо бы — сразу соленые. Приехав к ним на Флотскую в первый раз, я подивилась — куда занесло Венедикта? В вестибюле под портретом Ленина сидел дежурный, отставник по виду. Он спросил, к кому я, и велел подождать, пока он подымется со мной на лифте и проследит, в ту ли квартиру я пойду. Тут кто-то вошел, и вахтер доверил ему сопровождать меня. Человек рассмеялся и сказал: „Ладно, поехали“. Его лицо было словно знакомым, но я не могла вспомнить, откуда. Он вышел со мной из лифта, позвонил в дверь и спросил у Венедикта: „Гостей ждете?“ Оказалось, он из соседней квартиры, а похож был на телегероев из сериалов о следователях и разведчиках. По утрам такие подтянутые супермены выбегали на разминку, потом садились в машины и уезжали на службу. Вахтер встречал их сладкой собачьей улыбкой, при виде же Венедикта и его гостей — суровел. Мы несколько раз сталкивались в подъезде — супермены после пробежки и Венедикт с бидоном пива. Они взбегали по лестнице, а мы ждали лифта, и я чувствовала холодок в затылке от взгляда вахтера. Венедикт относился ко всему этому безмятежно, был доволен чистотой и чинностью дома, а на консьержа обращал внимания не больше, чем на сторожевого пса»
[726].
«Квартира была двухкомнатная, с большой кухней и довольно просторным коридором и прихожей, по тем временам очень хорошая, — вспоминает Людмила Евдокимова. — Комната поменьше была Вениной и предназначалась для его там нахождения, а по временам и занятий (Галина Веню боготворила); комната побольше предназначалась для многолюдных собраний, дней рождений и т. п. Там стояло разбитое пианино, стол, который раздвигали в дни пиршеств. Обстановка была умеренно буржуазная, Галя в общем-то была обычная женщина, работала, даже кандидатскую степень имела (все это, разумеется, пошло под откос). Сиживали, бывало, в той же квартире и на кухне при малолюдных визитах, когда Галина всех кормила супом, а то и обедом». «Ерофеев был трогательный хозяин и добрый человек, — рассказывает Валерия Черных. — Он всякий раз волновался и хотел накормить всех, кто к нему приходил, — „небось голодные“». «Однажды я несколько дней прожила в гостях на Флотской. По утрам Венедикт будил меня сообщением, что каша готова. Варил он ее помногу, все подкладывал в тарелку и деспотически требовал доесть до конца. В качестве стимула на стол выставлялся бидончик пива», — вспоминает Елена Игнатова
[727]. «Я звонил, говорил: „Давно не виделись“, — рассказывает Марк Гринберг. — Он говорил: „А вот возьми да и приезжай сегодня или завтра. Давай, индюшкин кот, девка грибной суп сварила“. Или сам звонил и звал».
«Человеком Веня был сложным, много в нем всего было намешано (это уже сегодняшний взгляд), — вспоминает тогдашняя жена Марка Гринберга Людмила Евдокимова. — Он был, я бы сказала, целомудренным, и к нам с Марком относился очень трогательно, так сказать, оберегая нашу юность, — мы ж были в этой компании самыми маленькими. Нас он называл „гринбержата“ (по фамилии Марка, хотя я никогда не носила его фамилию) или иногда „булгачата“ (поскольку моя бабушка — Н. А. Земская, урожденная Булгакова, родная сестра М. А. Булгакова). При нас он многого стеснялся, никогда или почти никогда не ругался (кстати, матерился он вообще очень редко) и беспокоился: „Небось, жрать хочешь, парень?“ (Марку). И норовил нам скормить все, что Галина приготовила. Она, впрочем, не протестовала, надеясь, что и он с нами чего-то съест».
Совсем по-детски Ерофеев любил дарить и получать подарки. «Он всегда радостно встречал гостей и, по-мальчишески озоруя, тыкал пальцем или прямо залезал в сумочку, — рассказывал Игорь Авдиев. — Не обманувшись в предвкушении гостинца, он выпрямлялся во весь рост, с хохотком запрокидывал голову, ликуя. Такая встреча с Веничкой была ритуалом, и нарушить его, не принести „чего-нибудь“, было бы так же непростительно, как забыть конфету ребенку. В награду гость с „гостинцем“ становился соучастником такого искреннего счастья, на какое редко кто бывает так щедр, как Веничка. И, собираясь к нему в гости, хотелось обрадовать его редкой книжкой, необычайной штуковиной, небывалой бутылкой (или небывалым сочетанием, или небывалым количеством) и пуком цветов».
В пасхальное воскресенье, 10 апреля 1977 года, Ерофеева впервые увидел Глеб Павловский, который по нашей просьбе написал небольшие воспоминания о своем знакомстве с автором бессмертной поэмы: «Нас познакомил Игорь Авдиев, он же Черноусый из романа „Москва — Петушки“. Игорь нагрянул ко мне летом в Одессу в 1975 году, не помню, кто из москвичей его ко мне направил. Он жил у меня и моих знакомых несколько дней. Это был яркий, бравый, циничный москвич, внук профессора-востоковеда Авдиева, по учебнику которого я учился в университете. Помню, Игорь посетил одесский женский монастырь за городом, надеясь, он сказал, подсмотреть монашек, сигающих в море в чем мать родила.
Бывая в столице, я изредка навещал и Авдиева. А в начале 1977 года, бросив стройку в Новоселове под Киржачом, временно у него поселился. В том странном сквоте в Старотолмачевском переулке близ Новокузнецкой, огромной квартире, где прописан был, кажется, только он. Хорошо помню мое переселение прямо-таки в пасхальную ночь 1977 года. Игорь к тому времени пережил духовный переворот, стал православным неофитом. Его гости и он были на всенощной. Вернувшись под утро, они меня растолкали. На Ерофеева я поначалу внимания почти не обратил, полностью захваченный созерцанием молодой Ольги Седаковой. Что неудивительно. Она была как с портрета Модильяни, только лучше.
Мое неучастие в застольных молитвах вызывало заметное даже мне неудобство в присутствующих. Кто-то, кажется именно Венедикт, громко сказал с насмешливой интонацией: „Тут, похоже, на Пасху собрались не православные христиане, а магометане и кошерные иудеи!“ Это атмосферу разрядило. Но не спасло меня от застольного троллинга, кстати естественного, — я мало того, что тогда был нехристем, я еще и не пил!
Ближе я познакомился с Ерофеевым, ночуя в авдиевском сквоте. Как-то на полу, на матрасе у окна, я обнаружил Венедикта. Почему он там оказался, хотя мне говорили, что он женат, — не знаю, но это было не раз. В те дни я через Игоря Авдиева пытался устроиться в „вохру“ ГЭС-2, что за Домом на набережной. По-моему, там дежурили и подрабатывали почти все герои „Петушков“, хотя не все были оформлены. Комично, что хотя ГЭС была запасной электростанцией Кремля, охраняли ее мы, голь перекатная и беспаспортная. Впрочем, тогда это было обыкновенное дело. Советская власть была опасной, но в Москве какой-то рассеянной. Устроиться не удалось, но пару смен я подменял Игоря. Ерофеев тоже был там. Помню, он весь день что-то читал. Увы, хотя „Петушки“ к тому времени прочел, я ни разу не говорил с ним о его романе. Это почему-то казалось мне глупым.
