За несколько дней до того, как ложиться в онкологический центр, Ерофеев устроил «проводы» для своего «завораживающего голоса» (определение Татьяны Щербины). «Перед тем как Веня попал в больницу и последний раз мог своим голосом читать, он собрал какое-то количество людей и читал „Вальпургиеву ночь“. Как всегда, прекрасно», — рассказывает Елизавета Горжевская. О похожем выступлении Венедикта вспоминает Евгений Попов, который поделился и рядом вполне ожидаемых подробностей о водворении Ерофеева в больницу: «Слава Лён у себя на квартире организовал чтение „Москвы — Петушков“. Ерофеев как бы попрощался с голосом. Он читал, собралось человек, наверное, двадцать или тридцать. Читал-читал, потом ему надоело, и он сказал: „Я дальше читать не хочу, ну его…“ И началось пьянство обычное. Потом его повез Лён в больницу, в первый день его не приняли, потому что он пьяный был, с похмелюги. Туда не принимали в таком состоянии. Ему пришлось протрезвиться и уже тогда ехать». Спустя несколько месяцев после операции с помощью парижской ерофеевской подруги Ирины Делоне (Белогородской) через московскую ерофеевскую подругу Ирину Якир Венедикта удалось спасти от полной немоты. Ирина переслала Ерофееву дорогой и совершенно недоставаемый в Советском Союзе голосовой аппарат, который был оплачен возглавлявшейся Кириллом Ельчаниновым организацией «Русское студенческое христианское движение». «В последний день мая 19<86> г. мне доставляют (Ир<ина> Як<ир>) аппарат для говорения», — отметил Ерофеев в своем блокноте
[853].
«Вене оперировали горло, много было узлов, и хирург ему прямо сказал: „Попытаемся что-нибудь сделать, хоть вы и запустили. Но предупреждаю вас, что своего прекрасного баритона вы лишитесь“, — вспоминает Тамара Гущина. — Так оно и произошло. Красивый был голос. Вена уже после первой операции начал говорить с аппаратом. Ему предлагали ходить на занятия к логопеду, заставляли разрабатывать речь — видимо, остатки голосовых связок остались, но разве он согласится? Нужно было упорство, преодоление трудностей: каждый день ездить, каждый день упражняться, и он не захотел. Ему почему-то показалось, что с аппаратом лучше, особенно когда прибор из-за границы привезли»
[854].
9 ноября 1985 года, после октябрьских праздников, все еще лежа в онкоцентре, Ерофеев написал для Тамары Гущиной очередной отчет о своей невеселой жизни: «Мне осталось промаяться ровно две недели. Из 25 сеансов облучения 14 я уже одолел. И надо тебе сказать, побочные следствия этих полутораминутных процедур все-таки ощутимы: сниженность, в сравнении с октябрем, общего тонуса, сонливость, подверженность простудам и паникерству, раздраженность по пустяшным причинам и пр. Но это все легко проходяще. Сегодня, допустим, уже трое суток без облучений — и уже заметен возврат к прежним равновесию и бодрости <…> В ВОНЦе (Всесоюз<ном> онкол<огическом> науч<ном> цент<ре>) постыло до предела. Отсчитываю дни. Тешусь по мере сил стихами Горация и толстенным томом Вересаева „Пушкин в жизни“ (издание Чикаго, поэтому без русских купюр). Набросал, между делом, программу-minimum своих зимних занятий, и оказалось, что праздным быть почти не придется»
[855].
22 декабря Ерофеев снова писал сестре Тамаре: «Я сегодня месяц как дома. Не сделал больших дел, но немножко сделал. И для этого есть всё — мне всё делают и всё подают; девушек на побегушках много (особый привет и поздравления передает тебе Яна Щедрина — наверняка помнишь. И если будешь писать — чиркни ей поклон, она будет рада чрезмерно) <…> Здоровье — ну, как здоровье? — если ничего не болит, стало быть, есть здоровье. <…> Написал Юлии Руновой. Она ведет себя странно — обрушилась с телефонным звонком, на который я отвечал мычанием или стуками. Не знаю, где встречу Новый год. Скорее, у Руновой»
[856]. Имя Яны Щедриной, появившейся на горизонте Ерофеева еще в 1982 году
[857], было вновь упомянуто в ерофеевском письме к Тамаре Гущиной от 27 января 1986 года (Галина в это время в очередной раз была помещена в психиатрическую клинику): «Все дела в доме понемногу прибрала к рукам Яна Щедрина. Решительно все. Так что по возвращении Галина будет состоять формальною женой и хозяйкой квартиры. Но, с ее молчаливого согласия, Яна становится фактически женой и хозяйкой. Женщина юная, умница, и с маху всех очаровывает. Я рад, что Господь нас соединил. (Покуда рад). Твоя Юлия <…> когда звонит сюда и нападает на голос Яны, кладет трубку немедленно. <…> В прошлые заточения Носовой обычно она вступала во все права в доме (июнь — август 83, февраль — апрель 84)»
[858].
«Яна была красивая девочка, ее тесть Григорий Исаакович Залкинд поставил знаменитый полуподпольный спектакль „Стулья“ по Ионеско, — вспоминает Жанна Герасимова, игравшая в этом спектакле главную женскую роль. — Уже после смерти Ерофеева Яна сошла с ума и выбросилась с лестничной клетки двенадцатого, кажется, этажа. В пролет прыгнула. А ведь у нее было трое или четверо детей…» На всякий случай прибавим, что ни к сумасшествию, ни к смерти Яны Щедриной Ерофеев не имел ни малейшего отношения.
Главную мужскую роль в спектакле «Стулья» сыграл актер Алексей Зайцев, который и познакомил Яну Щедрину с Ерофеевым. А его самого представил Венедикту Марк Гринберг. «В одном Венином знакомстве я был сам виноват, — кается он. — Тогда в Москве был такой актер, Леша Зайцев. Они пытались играть по всяким подвалам и полулегальным зальчикам западную драматургию. И довольно хорошо играли. Леша тоже поддавал очень сильно. Я ему когда-то дал „Петушки“, он был в полном восторге. Я на беду познакомил его с Веней, а потом Галина меня долбала за то, что он носил Вене спиртное, хотя этого уже было делать нельзя». В воспоминаниях фотографа Виктора Баженова запечатлена забавная сценка, однажды разыгравшаяся после того, как они с Зайцевым побывали в гостях у Ерофеева: «Переполненный впечатлением от встречи и выпитым, Зайцев размечтался: „Ты хоть понимаешь, у кого мы были! А были мы с тобой у великого человека! Подумать только! Великих людей в мире так мало — раз-два и обчелся! Только Он и Я!“ Потом вздрогнул, поняв деревенским умом, что допустил бестактность, обидел меня, закричал в голос, тыча в меня растопыренной пятерней: „И ты, и ты тоже великий!“»
[859]
