— Почему именно католичество? — недоумевала я. А он мне ответил, что думал об этом, когда я еще пешком под стол ходила. И что он всегда мечтал о католичестве <…> Когда я его пришла поздравить с крещением, он был вдохновлен и надеялся начать новую жизнь. Но, насколько я знаю, ни в католический, ни в православный собор он больше ни разу не зашел»
[888].
А вот что Седакова рассказывает об отношении Ерофеева к православному неофитству 1980-х годов в мемуарном очерке об авторе «Москвы — Петушков»: «Стилизованное благочестие православных неофитов, нестерпимое самодовольство, которое они приобрели со скоростью света — и стали спасать других „соборностью“ и „истиной“, которые у них уже как будто были в кармане, — все это, несомненно, добавило к Вениным сомнениям в церковности. Он как-то сказал:
— Они слезут с этого трамвая, помяни мое слово.
— С трамвая?
— Ну да. Я хотел пойти пешком, а они вскочили на трамвай»
[889].
Не все друзья и знакомые Ерофеева поверили в то, что крещение для него было по-настоящему судьбоносным шагом. «По-моему, Веня никогда не был религиозен: для него религия была скорее важна культурологически, чем в качестве жизненной практики», — пишет Лев Кобяков
[890]. Сходно о своем отношении к церкви говорил и сам Ерофеев в интервью О. Осетинскому, которое он дал уже после крещения. На вопрос, является ли он верующим человеком, Ерофеев ответил так: «До какой-то степени, но не слишком прочной. <…> Обрядовая сторона меня немножко приостанавливает и пугает. Но христианские-то принципы были для меня священными с 17-летнего возраста, и я их проповедовал по мере сил. И среди студенчества, за что, кстати, и был изгоняем»
[891].
Отметим, что многолетнее «проповедование» Ерофеевым «христианских принципов» было отнюдь не бесплодным. В частности, его владимирский друг Борис Сорокин в итоге стал диаконом православной церкви. Не без помощи Ерофеева к вере пришел и Игорь Авдиев, который впоследствии вспоминал: Венедикт «в первую буквально нашу встречу подарил мне маленькое Евангелие от Иоанна. Кстати, лондонское издание. Он всех нас преобразил как бы, дал нам закваску Евангелия»
[892]. Особенно же выразительным кажется нам следующее воспоминание Натальи Беляевой о Ерофееве и его друзьях «владимирцах»: «В конце 1970-х годов Веничка вместе с другими из этой компании был у меня дома на улице Строителей. Там и произошел эпизод, сыгравший добрую и немаловажную роль в моей жизни. Началось с того, что кто-то процитировал фразу из Нагорной проповеди из Евангелия от Матфея. А потом Веничка устроил мне небольшой экзамен. Спрашивает: „Это откуда?“ А я ни бе ни ме. Что-то знакомое, а откуда — не знаю, к своему стыду. Он говорит: „Это Нагорная проповедь. Откуда?“ Я опять не знаю. „Ты что, Евангелие не читала?“ Я говорю: „Читала, но почти не помню“. — „Есть у тебя Евангелие?“ — „Есть“. — „Неси сюда“. Я принесла. Он открыл пятую главу и прочел мне вслух всю Нагорную проповедь. Это я запомнила на всю жизнь. Мало того, что устыдилась своего невежества, но еще и поняла: эту книгу надо читать и знать. Этот эпизод стал одним из приведших меня к христианству толчков. В 1979 году я приняла крещение. Царство небесное Веничке. На Страшном суде буду свидетельствовать о том, что он помог мне прийти ко Христу».
Нужно, впрочем, обратить внимание на то обстоятельство, что и в данном случае, если сопоставить его с другими историями из жизни Ерофеева, на память приходит если не главный герой «Бесов»
[893], то центральный персонаж «Преступления и наказания». «Веня ничем не был похож на Раскольникова, как и я — на Сонечку Мармеладову, — рассказывает Ольга Седакова. — Но однажды мы невольно разыграли знаменитую сцену. Веня пришел, как обычно, без предупреждения — в поисках похмелиться. Я в это время читала и была под сильным впечатлением от прочитанного.
— Вень, ты послушай!
— Да читал я это! (речь шла о Ин. 11, 38–46).
— Я тоже читала, но послушай.
Веня выслушал весь рассказ о Лазаре и спрашивает:
— И что, ты в это веришь?
— Конечно.
— Я всегда знал, что ты того (повертев у виска), но не до такой же степени!»
Конец весны, лето и начало осени 1987 года Ерофеев провел в подмосковной деревне Верховье, в доме, который он снимал на пару с коллекционером нонконформистской живописи Александром Кроником. «Мы с Веней, да и с его женой Галей, сразу же почувствовали себя удивительно хорошо и легко друг с другом <…> В будни, когда я должен был уезжать в Москву, Веня хотя и недовольно ворчал, но кормил и выгуливал моего борзого пса Улана», — вспоминает Кроник
[894]. 9 октября Ерофеев подарил соседу по деревенскому дому парижское издание «Москвы — Петушков» с такой дарственной надписью: «Александру Кронику в знак признательности за Верховье и за все остальное».
