Роджер ограничивался только пивом и порадовался своему решению, когда случайно встретил на улице Дэйви Колдвелла, выходившего из фруктовой лавки с пригоршней молодых абрикосов.
– Мистер Маккензи! – воскликнул Колдвелл радушно. – Не думал, что встречу вас тут. Пути Господни неисповедимы!
– Воистину, – ответил Роджер, горячо и сердечно пожимая священнику руку. Тот обвенчал их с Брианной и несколько месяцев назад принимал у него экзамены в пресвитерианской академии. – Как поживаете, мистер Колдвелл?
– Ох, я-то неплохо. Да вот душа болит за судьбу несчастных собратьев!
Священник огорченно кивнул на группу мужчин, которые толпились у закусочной Саймона, смеясь и болтая.
– Чем же все это кончится, мистер Маккензи? К чему приведет?
В первую секунду Роджер чуть было не ответил ему на этот вопрос подробно и обстоятельно. Но, спохватившись, махнул рукой Джейми, остановившемуся поприветствовать знакомых, и побрел с Колдвеллом по улице.
– Вы приехали на конференцию?
– Да, мистер Маккензи, именно так. Вряд ли мои слова что-то изменят, но я должен изложить во всеуслышание свои заключения.
А заключил Дейви Колдвелл следующее: сложившаяся ситуация произрастает от чудовищной человеческой лени, безразличия и «скудоумной заботы исключительно о собственном благополучии» со стороны колонистов. Такое положение вещей искушало и подталкивало королевскую власть и парламент к тирании.
– Фактор важный, согласен, – сказал Роджер, заметив, что взволнованная жестикуляция Колдвелла стала привлекать внимание прохожих, хотя большинство из них сейчас и сами вели жаркие споры.
– Важный? – воскликнул Колдвелл. – Да он, пожалуй, самый главный! Невежество, пренебрежение к моральному долгу и стремление к легкой жизни, присущее подхалимам и бездельникам, соответствует в точности – в точности! – аппетитам циничной деспотической власти.
Он сердито взглянул на какого-то джентльмена, который расслабленно облокотился на стену дома, прикрыв лицо шляпой, чтобы хоть как-то спастись от полуденного зноя.
– Да возродит Дух Господень бездеятельного к жизни, наполнит его энергией, самообладанием и гражданской сознательностью!
Роджер хотел было спросить, считает ли священник надвигавшуюся войну промыслом Божьим, но, поразмыслив, решил, что, скорее всего, считает. Колдвелл был философом, однако при этом убежденным пресвитерианцем, а значит, верил в предопределенность.
– Ленивый своим бездействием потворствует процветанию гнета, – пояснил священник, пренебрежительно махнув на жестянщиков, мирно обедавших на свежем воздухе во дворе своего дома. – Позорное увядание духа, презренная угодливость и покорность – вот из чего они собственноручно выковали цепь своего рабства!
– О да, – проговорил Роджер, кашлянув.
Колдвелл был превосходным проповедником и не упускал случая попрактиковаться в красноречии.
– Может, пропустим по стаканчику, мистер Колдвелл?
День был теплым, и круглое благообразное лицо священника раскраснелось.
Они зашли в закусочную Томаса, довольно приличное заведение, и взяли по кружечке домашнего пива, которое Колдвелл, как и большинство людей, алкогольным напитком не считал, в отличие от рома или виски. В самом деле, чем еще смочить горло? Не молоком же.
Укрывшись от палящего солнца, да еще и с прохладной выпивкой в руке, Дейви Колдвелл перестал горячиться.
– Хвала Господу, что мы встретились, Маккензи, – проговорил он, сделав глоток и отдышавшись. – Я отправил вам письмо, но вы, верно, уехали до того, как оно пришло. Хотел сообщить радостное известие – намечается сессия пресвитерианцев.
У Роджера екнуло сердце.
– Когда? И где?
– В Эдентоне, в начале следующего месяца. Из Филадельфии ненадолго приедет преподобный Маккоркл, а потом поедет дальше – в Вест-Индию, чтобы поддержать деятельность церкви. Так что… Возможно, я ошибаюсь насчет ваших намерений, поэтому заранее прошу простить самоуверенность моего обращения, мистер Маккензи… но вы все еще хотите принять священный сан?
– Всей душой.
Колдвелл просиял и крепко пожал Роджеру руку.
– Пусть это решение воздастся вам радостью, друг мой. Величайшей радостью.
И тут же пустился в подробное описание Маккоркла, с которым повстречался в Шотландии. А потом принялся рассуждать насчет положения религии в колонии. Он с уважением отзывался о методизме, однако находил, что баптистам Нового Света в их вдохновенных излияниях на богослужениях «не хватает регламентированности», хотя они, бесспорно, руководствуются благими намерениями, а искренняя вера в любом своем проявлении всегда лучше неверия. Закончив излагать свои размышления, Колдвелл перешел, наконец, к делам насущным.
– Вы приехали со своим тестем, верно? Мне показалось, я видел его на дороге.
– Да, вы не ошиблись, – заверил его Роджер, роясь в кармане в поисках монет, то и дело натыкаясь на катушки с намотанными конскими волосами: он приберег их на тот случай, чтобы в минуты скуки и безделья смастерить новые лески для удочки.
– О, – заинтересованно протянул Колдвелл. – До меня дошли слухи, что он примкнул к вигам
[45], это правда?
– Он верный друг свободы, – осторожно проговорил Роджер. – Как и я.
До сего момента ему ни разу не приходилось произносить это вслух, и теперь у него перехватило дыхание.
– Ага-ага, отлично! Как я уже сказал, до меня доходила такая информация. Но многие, напротив, говорят, что он тори, водится с лоялистами и что все его заверения о поддержке движения за независимость не более чем ложь и краснобайство.
Ответа на эту реплику вроде как не подразумевалось, однако вопросительно поднятые кустистые брови Колдвелла говорили об обратном.
– Джейми Фрэзер – честный человек, – сказал Роджер и опустошил кружку. – И благородный. Кстати, пора бы мне пойти да поискать его.
Колдвелл огляделся. Вокруг царило шумное оживление. Посетители один за другим просили принести счет и рассчитывались. Официальное собрание съезда должно было начаться в два часа в доме на ферме Макинтайра. Сейчас было где-то после полудня, и делегаты, докладчики и зрители стали потихоньку выдвигаться, готовясь к вечеру, сулящему горячие споры и принятие важных решений.
– Что ж, засвидетельствуйте ему мое почтение. Впрочем, может, я и сам его сегодня увижу. Да разобьет Святой Дух окаменелый покров лени и апатии, да возродит души, да ниспошлёт сознательность на тех, что соберутся сегодня!
– Аминь, – улыбнулся Роджер, ловя косые взгляды других посетителей.
