– Нет, и мне кажется, ты намеренно меняешь тему разговора.
– Ну так и есть. Хочешь еще пива?
Она приподняла бровь, глядя на него, – так просто он от нее не отделается, – но кивнула, принимая кувшин.
Они немного помолчали, допивая пиво и наблюдая, как последние следы дневного света растворяются в темноте, а в небе зажигаются звезды. Запах елей стал сильнее, живица нагрелась за день. Вдалеке раздавались одиночные выстрелы бобровых хвостов о воду пруда – очевидно, бобры были наготове и передавали сигналы, на случай если они с Ролло решат вернуться после наступления темноты, подумала она с иронией.
Йен накинул второе одеяло себе на плечи, чтобы защититься от ночного холода, и лежал в траве, глядя на купол неба над головой. Она наблюдала за ним, ничуть этого не скрывая, и знала, что он это заметил. Несколько мгновений его лицо было абсолютно безмятежным – лишенным своего обычного оживления, но не настороженным. Он размышлял, и она сознательно давала ему на это время. Стояла осень, ночей теперь хватает на многое.
Она жалела, что ей не пришло в голову расспросить Клэр о девушке, которую Йен звал Эмили, – ее индейское имя состояло из множества слогов и было непроизносимым. Ее мать говорила, что она была маленькой. Красивой, хрупкой и стройной и очень умной.
Была ли маленькая и красивая Эмили мертва? Брианна думала, что нет. Она провела достаточно времени в этом веке, чтобы понаблюдать за тем, как мужчины справлялись со смертью жен. Они горевали и оплакивали свою потерю, но не вели себя так, как вел себя Йен.
Может, он ведет ее на встречу с Эмили? Это была очень интригующая гипотеза, и она почти сразу ее отбросила. Чтобы достичь земель могавков, пришлось бы провести в пути по крайней мере месяц, а то и больше. И все же…
– Я хотел спросить… – сказал он неожиданно, по-прежнему глядя в небо. – Тебе не кажется иногда, что все… неправильно?
Он бросил на нее беспомощный взгляд, не уверенный, что сказал именно то, что хотел сказать, но она прекрасно его поняла.
– Да, все время. – Она ощутила мгновенное и неожиданное облегчение от этого признания.
Он увидел, как опустились ее плечи, и криво улыбнулся.
– Ну…. Может, не все время, – поправила она сама себя. – Когда я ухожу в лес одна, мне хорошо. Или когда мы с Роджером наедине. Но даже тогда… – Она увидела, как Йен приподнял бровь и поспешила объяснить: – Не поэтому. Не из-за него. Просто мы говорим о том, что… было.
Он посмотрел на нее взглядом, в котором смешались сочувствие и интерес. Ему явно хотелось узнать о том, «что было», но он отложил свои вопросы до поры.
– Значит, в лесу, ай? Я понимаю. По крайней мере, когда бодрствую. Когда сплю… – Он снова обратил взор к пустому небу и разгорающимся звездам.
– Тебе страшно, когда опускается темнота? – Она иногда чувствовала это – момент глубокого страха в сумерках, ощущение покинутости и первобытного одиночества в наступающей ночи. Это ощущение иногда не покидало ее даже внутри хижины, когда дверь уже была надежно закрыта на засов.
– Нет, – сказал он, чуть нахмурившись. – А тебе страшно?
– Немного, – сказала она, отмахиваясь от тревоги. – Не все время. Не сейчас. Но расскажи мне, что ты имел в виду про сон в лесу?
Он сел и чуть откинулся назад, задумчиво обхватив руками колено.
– Ай… – начал он медленно. – Иногда я думаю о старых преданиях, о шотландских преданиях. И еще о тех, которые слышал, когда жил с Кайенкехака. Преданиях о… существах, которые приходят к человеку, когда он спит. Чтобы украсть его душу.
– Существах? – несмотря на красоту звезд и тихое спокойствие ночи, по ее спине пробежал холодок. – Каких существах?
Он глубоко вдохнул и выдохнул, сдвинув брови.
– На гэльском их называют «сидхе». Чероки зовут их «нуннахи». У могавков тоже есть для них имена, больше одного. Но когда я услышал, как Едящий Черепах рассказывает про них, я сразу понял, кого он имеет в виду. Это то же самое – старый народец.
– Феи? – спросила она, и скептицизм, видимо, так явно отразился в ее голосе, что он бросил на нее резкий взгляд, в котором скользнуло раздражение.
– Нет. Я знаю, что ты имеешь в виду, – Роджер Мак показывал мне картинки, которые ты рисовала для джема. Крошечные создания вроде стрекоз, одетые в цветочные лепестки… – Он издал странный горловой звук. – Нет. Эти существа… – Он беспомощно махнул крупной ладонью, напряженно глядя в траву.
– Витамины, – сказал он неожиданно и поднял голову.
– Витамины, – повторила она и потерла переносицу. За плечами был долгий день – они прошли пятнадцать или двадцать миль, и усталость, как вода, наполнила ее спину и ноги. Синяки от битвы с бобрами начали ныть.
– Понятно. Йен… ты уверен, что у тебя нет никаких последствий от сотрясения? – Она сказала это довольно спокойно, но, видимо, тревога все же прозвучала в ее голосе, потому что он разочарованно цокнул языком.
– Нет. По крайней мере, я так не думаю. Просто я… Видишь ли, это то же самое. Витамины нельзя увидеть, но ты и тетушка Клэр точно знаете, что они там, и нам с дядей Джейми нужно поверить вам на слово. Со старым народцем то же самое. Неужели ты не можешь просто поверить мне?
– Ну… Я… – Она готова была согласиться, чтобы сохранить мир между ними, но ее вдруг окатило неприятное чувство, внезапное и холодное, как тень от тучи, – она не хотела говорить ничего, что допускало бы существование этих вещей. Только не вслух. И не здесь.
– О, – сказал он, заметив выражение ее лица. – Значит, ты знаешь, о чем я говорю.
– Нет, не знаю, – сказала она. – То есть не могу сказать наверняка. И вообще не думаю, что это хорошая идея – говорить о таких вещах ночью в лесу, за миллион миль от цивилизации. Согласен?
Он чуть улыбнулся и согласно кивнул.
– Ай. Это не совсем то, о чем я хотел сказать. Скорее… – Он сосредоточенно сдвинул брови. – Когда я был ребенком, я иногда просыпался ночью, и я точно знал, где я, понимаешь? Там было окно, – он вытянул руку, – а там, на столе, стоял таз и кувшин с голубой каемкой, а вон там, – он ткнул на лавровый куст, – стояла большая кровать, в которой спали Джанет и Майкл, а у них в ногах пес Джоки, который во сне шумно пукал, и запах горящего торфа от очага… В общем, даже если я просыпался посреди ночи в полной тишине, я точно знал, где я.
Она кивнула, вспоминая собственную комнату в доме на Фури-стрит, – воспоминание было живым, будто видение в стеклянном шаре. Полосатое шерстяное одеяло, от которого чешется подбородок, матрас с отпечатком ее тела по центру, обволакивающий ее, словно огромная теплая ладонь. Ангус, игрушечный шотландский терьер в обшарпанном шотландском берете, с которым она спала, и утешительный гул родительских голосов в гостиной внизу, что смешивался с саксофоном Перри Мейсона. А самое главное, чувство абсолютной защищенности.
Ей пришлось закрыть глаза и дважды сглотнуть, прежде чем она смогла ответить.
