В его глубоко посаженных глазах блеснула искра веселья, и он почтительно склонил голову в мою сторону.
– Ваша проницательность меня совершенно обезоруживает, мэм.
Я кивнула и сложила веер.
– Ясно. И каковы же ваши пожелания, могу я узнать? Я не стану спрашивать, почему именно Джейми должен принять их во внимание.
Он рассмеялся, его обрюзгшее лицо, и без того раскрасневшееся от жары, приобрело еще более глубокий оттенок под модным париком.
– Я желаю справедливости, мэм, – падения тиранов и торжества свободы, – ответил он. – Этого обязан желать всякий честный человек.
«…единственно во имя свободы, кою каждый добрый человек утратит лишь вместе с жизнью». Строчка эхом отозвалась у меня в голове и, должно быть, отразилась у меня на лице, потому что мой собеседник как-то особо внимательно на меня смотрел.
– Я очень высокого мнения о вашем муже, мэм, – добавил он спокойно. – Вы передадите ему мои слова? – Мужчина поклонился и развернулся, не дождавшись ответа.
Он не понижал голос, пока говорил о тиранах и свободе, – я видела, как люди оборачивались на него, теперь мужчины на поляне там и тут сбивались в группы, переговариваясь и глядя на шагающего Форбса.
Я рассеянно сделала глоток лимонада, поэтому пришлось проглотить неприятную жидкость. Обернувшись, я поискала глазами Джейми – он отошел немного в сторону и о чем-то беседовал с майором Макдональдом.
Все происходило быстрее, чем я думала. Я считала, что республиканские настроения были не так уж популярны в этой части колонии, но, судя по тому, как открыто Форбс высказывался на таком сборище, они набирали силу.
Я повернулась, чтобы посмотреть на юриста, и увидела, что к нему подошли двое мужчин, их лица были искажены гневом и подозрениями. Я была слишком далеко, чтобы услышать, что они говорят, но позы и выражения были достаточно красноречивы. Напряжение между ними нарастало, слова становились все горячее, и я снова беспокойно посмотрела на Джейми. В последний раз, когда я была на подобном барбекю в Риверане, как раз перед войной регуляторов, на лужайке случилась драка, и теперь, похоже, она могла случиться снова. Алкоголь, жара и политика – идеальный рецепт для вспышек насилия на любом публичном сборище, не говоря уж о тех, где были исключительно шотландские горцы.
И насилие могло случиться – мужчины столпилось вокруг Форбса и двух его оппонентов, уже сжались кулаки, – если бы с террасы не загудел гонг Иокасты, заставив всех с удивлением обернуться.
На перевернутой табачной бочке, подняв руки в воздух и улыбаясь гостям, стоял майор, лицо его было красным от жары, пива и воодушевления.
– Ceud mile fàilte!
[10] – прогремел он на гэльском. – И тысяча добрых пожеланий нашим почетным гостям! – продолжил он, махая рукой в сторону Макдональдов, которые стояли по обеим сторонам от него, улыбаясь и кивая в ответ на аплодисменты. Судя по их реакции, они не были удивлены таким приемом.
Еще пара вступительных фраз, тонущих в приветственных криках толпы, и Джейми с Кингсбургом осторожно подняли миссис Макдональд на бочку, где она неуверенно закачалась, но тут же восстановила равновесие, схватившись за головы мужчин, и лукаво посмотрела на смеющуюся публику.
Она улыбнулась толпе, и люди заулыбались в ответ, тут же притихнув, чтобы было лучше слышно. У нее был чистый высокий голос, и она явно привыкла говорить на публике. Я стояла слишком далеко, чтобы слышать каждое слово, но без усилий улавливала общий посыл.
После благодарностей хозяевам и шотландской общине, которые так тепло и щедро встретили ее семью, она произнесла пламенную речь против явления, которое она называла «фракционизмом»
[11], призывая слушателей подавить эту опасную тенденцию, которая сулила смуту, ставила под угрозу мир и процветание, которых они достигли своей усердной работой в этой далекой земле и ради которых стольким рискнули.
И я с немалым удивлением вдруг поняла, что она права. Я слышала, как Бри и Роджер спорили об этом – почему некоторые горцы, которые так пострадали от английской короны, сражались на стороне англичан?
– Потому что, – говорил Роджер рассудительно, – им было что терять, а вот выгод было мало. К тому же они лучше других знали, что это значит – воевать с англичанами. Думаешь, те люди, что пережили зачистки Камберлэнда, уплыли в Америку и выстроили новую жизнь с нуля, хотели пережить это снова?
– Но ведь они наверняка хотели бороться за свободу, – запротестовала Бри. Роджер посмотрел на нее с цинизмом во взгляде.
– У них есть свобода, и намного больше, чем в Шотландии. В случае войны они рискуют ее потерять и отлично это понимают. К тому же, – добавил он, – почти все они дали клятву верности короне. Так просто они ее не нарушат, уж точно не ради еще одного безумного и, несомненно, кратковременного бунта. Это вроде… – он нахмурил брови, подыскивая подходящую аналогию. – Вроде «Черных пантер»
[12] или движения за гражданские права. Всем понятна борьба за идеалы, но средний класс видел в них угрозу, и им просто хотелось, чтобы они исчезли и жизнь снова стала мирной.
Проблема, конечно, была в том, что жизнь никогда не была мирной, и это конкретное безумное движение никуда не денется. Я видела Брианну с краю от основной массы людей, она скептически хмурилась, слушая высокий чистый голос Флоры Макдональд, превозносящий верность как главную добродетель.
Я услышала низкое «хмф» где-то рядом, за моей спиной, и, обернувшись, увидела Нила Форбса, чей вид выражал крайнее неодобрение. Теперь к нему прибыло подкрепление – трое или четверо других джентльменов стояли рядом, с опаской поглядывая по сторонам, но делая вид, что это вовсе не то, чем они заняты. Наблюдая за настроениями толпы, я подумала, что они оказались в абсолютном меньшинстве – пропорция составляла примерно две сотни на одного, при этом большинство все сильнее укреплялись в своем мнении по мере того, как алкоголь насыщал кровь, а речь подходила к кульминации.
Отвернувшись, я вновь посмотрела на Брианну и поняла, что теперь она тоже обратила внимание на Форбса, а Форбс – на нее. Высокие, они смотрели друг на друга поверх толпы, что разделяла их, он – неприязненно, а она – просто холодно. Пару лет назад Брианна не приняла его предложение и сделала это со всей прямотой. Форбс не был влюблен, но посчитал отказ публичным оскорблением, да и философское смирение было ему незнакомо.
Брианна непринужденно отвернулась, как будто не заметила его, и заговорила с женщиной, стоявшей рядом. Я услышала, как он снова неодобрительно крякнул и что-то негромко сказал своим спутникам; после этого вся компания собралась покинуть сцену, невежливо повернувшись спинами к миссис Макдональд, которая все еще говорила.
