Когда в последний раз она безмятежно просыпалась в полном одиночестве, в компании собственных мыслей? Она поняла, что этого не случалось с тех пор, как она прошла через камни в поисках своей семьи. И нашла их.
– Невероятно, – пробормотала она, осторожно потягиваясь. Издав короткий стон, она поднялась на ноги и прошаркала к ближайшему кустарнику, чтобы совершить утренний туалет и одеться, прежде чем возвращаться к черному кольцу костровища.
Она расплела свою перепачканную косу и начала осторожно расчесывать волосы пальцами. Поблизости не было никаких признаков Йена или Ролло, но это ее не беспокоило. Лес вокруг нее был наполнен птичьим щебетом – не предупредительными криками, обычным деловым чириканьем, сопровождающим полеты и поиск корма. Бодрая перекличка пернатых не изменилась после ее пробуждения. Птицы уже много часов наблюдали за ней, и ее присутствие их не тревожило.
Она всегда просыпалась с трудом, но тот простой факт, что ее пробуждение не было связано с настойчивыми требованиями тех, кто просыпался легко, сделал утренний воздух особенно сладким, несмотря даже на горький вкус пепла от прогоревшего костра.
Почти окончательно проснувшись, она протерла лицо полудюжиной тополиных листьев, мокрых от утренней росы; потом присела на корточки возле костровища и начала процесс добывания огня. Кофе у них с собой не было, но Йен, скорее всего, охотится. Если им повезет, то он добудет нечто, требующее приготовления, – они доели все, что было в походном мешке, кроме ломтя хлеба.
– Черт, – пробормотала она, в десятый раз чиркая кремнем и наблюдая, как поток искр затухает, не зажигая щепок. Если бы только Йен предупредил ее, что они останутся на ночь в лесу, она бы взяла с собой свое огниво или спички, хотя, если подумать, это было бы не очень безопасно. Они могли бы загореться прямо у нее в кармане.
– Как греки это делали? – спросила она вслух, хмурясь на крошечный кусочек обугленной ткани, который она пыталась поджечь. – У них должен был быть какой-то способ.
– Греки делали что?
Йен и Ролло вернулись, принеся в таком же порядке полдюжины клубней ямса и какую-то серо-голубую болотную птицу вроде небольшой цапли. Ролло пресек ее попытки разглядеть свою добычу и утащил ее под куст, чтобы съесть в гордом одиночестве, – ее длинные безвольные желтые лапы волочились по земле.
– Что было у греков? – повторил Йен, выворачивая карман, полный каштанов с красно-коричневой шкуркой, просвечивающей сквозь остатки шипастой кожуры.
– У них было вещество, которое называется фосфор. Слышал когда-нибудь о таком?
Его лицо осталось безучастным, и он покачал головой.
– Нет. Что это?
– Вещество, – сказала она, не найдя более подходящего объяснения. – Лорд Джон отправил мне немного, чтобы я смогла сделать спички.
– Стычки между кем и кем? – спросил Йен, глядя на нее с подозрением.
Мгновение она тупо смотрела на него, ее наполовину проснувшийся мозг медленно обрабатывал значение его слов.
– О! – выдохнула она, наконец разгадав смысл его вопроса. – Не стычки, а спички. Штуки, которые я делаю, чтобы разводить огонь. Фосфор горит сам по себе. Я покажу тебе, когда мы вернемся домой. – Она зевнула и неопределенно махнула на набольшую кучку для розжига посреди костровища.
Йен издал снисходительный шотландский звук и взял в руки кремень и огниво.
– Я этим займусь, а ты разберись с каштанами, ладно?
– Хорошо. Вот, надень свою рубаху. – Ее собственная одежда высохла за ночь, и хотя она скучала по уюту кожаной рубахи Йена, поношенная шерсть ее потрепанной охотничьей кофты была теплой и мягкой на коже. Стоял ясный день, но ранним утром было прохладно. Йен скинул одеяло, разводя костер, и его плечи покрылись гусиной кожей.
Он покачал головой в ответ, давая понять, что наденет рубаху позже. В данный момент… он сосредоточенно высунул кончик языка и ударил кремнем об огниво, потом язык исчез, когда он забормотал что-то себе под нос.
– Что ты сказал? – Она замерла с наполовину очищенным каштаном в руках.
– О, ничего такого, это просто… – Он ударил еще раз и высек искру, которая замерцала на обгоревшей ткани, как маленькая звезда. Он торопливо поднес к ней пучок сухой травы, потом еще один и, когда поднялась первая струйка дыма, добавил кору, еще травы, кучку щепок и, наконец, крестом уложил пару еловых веток.
– Ничего такого, просто заговор для огня, – договорил он, широко улыбнувшись ей из-за новорожденного пламени, которое разгоралось под его руками.
Она коротко поаплодировала и продолжила разрезать кожицу каштана – крест-накрест, чтобы он не взорвался в огне.
– Этот я не слышала, – сказала она. – Скажи мне слова.
– О. – Его трудно было заставить покраснеть, но тут кожа у него на шее немного потемнела. – Это не… Не гэльский заговор. Это кайенкехака.
Ее брови подпрыгнули вверх: Брианну удивило не только то, что он сказал, но и как легко он произнес это индейское слово.
– Ты когда-нибудь думаешь на могавке, Йен? – спросила она с любопытством.
Он бросил на нее взгляд, полный удивления и… похоже, испуга.
– Нет, – ответил он коротко и поднялся на ноги. – Я пойду принесу дров.
– У меня есть немного, – сказала она, в упор глядя на него. Она потянулась за спину и сунула в занимающийся огонь опавшую сосновую ветку. Сухие иголки взорвались искрами и исчезли, но отсохшая кора начала гореть и чернеть по краям.
– Что такое? – спросила она. – Что такого я сказала про мысли на могавке?
Он крепко сжал губы, не желая отвечать.
– Ты попросил меня пойти с тобой, – сказала она не резко, но твердо.
– Да, попросил. – Он сделал глубокий вдох и опустил глаза на ямс, который он закапывал в горячие угли.
Она неторопливо обрабатывала каштаны, глядя на него и дожидаясь, пока он примет решение. За его спиной раздавалось громкое чавканье, из-за куста Ролло вылетали клочки серо-голубых перьев.
– Тебе что-нибудь снилось прошлой ночью, Брианна? – спросил он внезапно, не отрывая глаз от ямса.
Она была бы рада, если бы он принес что-нибудь вроде кофе к завтраку, но все же к этому моменту она была уже вполне бодра, чтобы связно думать и говорить.
– Да, – ответила она. – Мне постоянно снятся сны.
– Ай, я знаю. Роджер Мак рассказывал мне, что иногда ты их записываешь.
– Вот как? – Это была новость, бодрящая похлеще чашки кофе. Она никогда не прятала свой сонник от Роджера, но они никогда это не обсуждали. Много он прочел?
– Он ничего мне не рассказывал о твоих снах, – заверил ее Йен, уловив интонацию. – Только что ты их иногда записываешь. И я подумал, что они могут быть важными.
– Только для меня, – сказала она осторожно. – К чему ты это?
