Каким образом, стоя спиною к Оке, мог увидеть Захар, что Глеб переехал реку и как затем исчез в кустах – неизвестно; но только он мгновенно тряхнул головою, плюнул сажени на три и развалился на песке. Глаза его следили с каким-то нетерпеливым лукавством за Гришкой, который возвращался назад.
Увидев нахмуренное лицо приемыша, Захар залился тоненьким, дребезжащим смехом.
Гришка отвернулся и с досадою бросил весло. После того он сел наземь, уткнул локти в колени и положил голову в ладони.
Выходка эта окончательно, по-видимому, распотешила Захара: он залился еще звончее прежнего.
– Ну, что глотку-то дерешь? – с сердцем сказал приемыш. – Тебе все смешки да смешки…
– А то как же! По-бабьи зарюмить, стало быть? – насмешливо перебил Захар. – Ай да Глеб Савиныч! Уважил, нечего сказать!.. Ну, что ж ты, братец ты мой, поплачь хошь одним глазком… то-то поглядел бы на тебя!.. Э-х!.. Детина, детина, не стоишь ты алтына! – промолвил Захар.
И лицо его сделалось вдруг недовольным.
– Где тебе жить в людях по своей воле, – продолжал он тоном презрения, – только что вот куражишься! «Я да я!», а покажи кулак: «Батюшка, взмилуйся!», оторопел, тотчас и на попятный…
– Видали мы и тебя… сам больно хоробер… что ж ты молчал-то! – проворчал Гришка.
– Не о себе говорю, дружище! – произнес, поддразнивая, Захар. – Мое дело сторона; нонче здесь, завтра нет меня! Не с чего шуму заводить: взял пачпорт, да и был таков; сами по себе живем; таким манером, Глеб ли, другой ли хозяин, командовать нами не может никто; кричи он, надсаживайся: для нас это все единственно; через это нас не убудет! Тебе с ним жить: оттого, примерно, и говорю; поддавайся ему, он те не так еще скрутит!..
Гришка ничего не отвечал и только отвернулся.
Захар также отвернулся, подперся локтем и принялся беспечно посвистывать. Так прошло несколько минут. Наконец Захар снова обратился к приемышу; на лице его не было уже заметно признака насмешки или презрения.
– Гришка, – сказал он тоном дружбы и товарищества, – полно тебе… Ну, что ты, в самом деле? Слушай: ведь дело-то, братец ты мой, выходит неладно; надо полагать, кто-нибудь из домашних сфискалил. Сам старик, как есть, ничего не знал!
– Старуха сказала; она и то намедни грозилась, – отвечал Гришка, откидывая назад волосы.
– Ну, нет, брат, сдается не так. У нее коли надобность есть какая, подступить не смеет, три дня округ мужа-то ходит.
– Кто ж, по-твоему?.. Жена? Та не посмеет.
– Что говорить! Тебя спросится!
– Небось не скажет: побоится.
– Как не бояться!
– Знамо, боится! – хвастливо произнес Гришка.
– Много, брат, форсу берешь – вот что! Глядел бы лучше.
– А что?
– Да то же… Кабы глядел, не стала бы она фискалить.
– Ты рази видел? – вымолвил приемыш, оживляясь до последнего суставчика.
– Не видал бы, не стал бы говорить; стало быть, видел.
– Ну! – вымолвил Гришка, у которого при этом опустились брови и задрожали ноздри.
– Выходит, была, что ли, надобность со стариком шушукаться.
– Когда? – спросил Гришка, бросая злобный взгляд по направлению к воротам.
– Нынче утром, перед тем самым временем, как старику идти в Комарево.
Гришка сжал кулаки и сделал движение, чтобы приподняться на ноги; но Захар поспешил удержать его.
– Ну, что ты, полоумный! Драться, что ли, захотел! Я рази к тому говорю… Ничего не возьмешь, хуже будет… Полно тебе, – сказал Захар, – я, примерно, говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками. Баба смирная: ей и того довольно – будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься, тебя вечор запужалась…
– Все одно! Я ж ее проучу! – перебил Гришка, не отрывая от ворот грозно сверкающих глаз.
– А проучишь, так самого проучат: руки-то окоротят!.. Ты в ней не властен; сунься только, старик-ат самого оттреплет!.. Нам в этом заказу не было: я как женат был, начала это также отцу фискалить; задал ей трезвону – и все тут… Тебе этого нельзя: поддался раз, делать нечего, сократись, таким манером… Погоди! Постой… куда? – заключил Захар, видя, что Гришка подымался на ноги.
На этот раз, однако ж, Захар, движимый, вероятно, какими-нибудь особенными соображениями, не удержал Гришку. Он ограничился тем лишь, что следил за товарищем глазами во все время, как тот подымался по площадке. Как только Гришка скрылся в воротах, Захар проворно вскочил с места и побежал к избам, но не вошел на двор, а притаился за воротами.
Ступив на двор, Гришка натолкнулся прямехонько на жену.
– Ты это зачем отцу рассказывала, а? – крикнул он, останавливаясь перед ней.
– Что ты… Христос с тобою… – проговорила Дуня, бледнея.
– Зачем рассказала отцу? Говори! – подхватил он, яростно замахиваясь кулаком.
– Матушка! – невольно вырвалось из груди Дуни.
– А… так-то… кричать! – прошептал он, стискивая зубы, и бросился на нее.
Но в эту самую минуту на крылечке показалась Анна, а из ворот выскочил Захар. Последний, казалось, только этого и ждал. Оба кинулись на Гришку, который окончательно уже освирепел и, невзирая на двух заступников, продолжал тормошить жену.
– Батюшки-светы! Ба-а-тюшки! Держите его… окаянного! Ах, мои касатики! Бабу-то отымите! – завопила старушка, протискиваясь между мужем и женою.
– Оставь, пусти, хозяюшка! Неравно еще зашибет. Вишь, полоумный какой! – заботливо сказал Захар, отслоняя одною рукою старуху, другою отталкивая Гришку.
– Ты что? – крикнул приемыш. – Не твое дело!
– Нет, врешь! Погоди, брат… драться не велят! – подхватил с необычайной горячностию Захар, который нарочно между тем раззадорил Гришку, нарочно затеял все это дело, чтобы доставить себе случай явиться заступником Дуни. – Погоди, милый дружок! – продолжал он, обхватывая приемыша, который снова было бросился к жене. – Ах ты, сумасбродный! Разве я не говорил тебе?.. Авдотья Кондратьевна… отходи… Не бойся, Захар не пустит! Нет, врешь, брат, не вывернешься… справимся! Ступай-ка, ступай! – заключил Захар, подхватывая Гришку и увлекая его с необыкновенной ловкостию на площадку.
– Глупый! Что ты делаешь-то, а? Я рази не говорил тебе? – примирительно подхватил Захар, все еще не выпуская Гришку, хотя они были уже довольно далеко от дому. – Полно ершиться-то, бешеный! Хошь бы отозвал ее куда, а то при старухе!..
– Подвернется… одна будет… не уйдет от меня!.. Я ей дам знать… – задыхаясь, проговорил приемыш.
– Ну, тогда-то и дело будет, а не теперь же! Старуха все расскажет… Экой ты, право, какой, братец ты мой! Говоришь: не замай, оставь; нет, надо было… Эх, шут ты этакой, и тут не сумел сделать!.. – промолвил Захар голосом, который легко мог бы поддеть и не такого «мимолетного», взбалмошного парня, каким был Гришка.
