– Слышь, тетка, Авдотья Кондратьевна настоящее тебе говорят: полно надсажаться… Эх, пустая какая!.. Ну, за что ты ругаешься? За что? Ой ли? Да рази мы пьянствуем! Так ли пьянствуют-то? Охота горло драть… к тому и года твои старые, слышь: покой требуется… – говорил, посмеиваясь, захмелевший уже Захар, между тем как старуха надрывалась, осыпая его бранью и всевозможными проклятиями. – Ой, перестань, право-ну, перестань! Лучше бы вот к нам подсела: знамо, горлышко промочить; оно же у тебя звонкое такое!.. Авдотья Кондратьевна! Эх, памятна ты, милая! Полно серчать-то. Ну, что! Садись, право, садись… А уж какую бы я вам песенку спел! И-их! Одно слово: распотешу!.. – заключил Захар.
И, уперши кулаками в бока, тряхнув молодцевато волосами, Захар запел, подмигивая Дуне:
Что ты, Дуня, приуны-ы-ла?
Воздохнула тяжело?
Раздушенька вспомянула
Любезного своего…
Дуня вынула из люльки спавшего ребенка, подошла к старухе и, взяв ее за руку, принялась увещевать ее.
– Уйдем, матушка, перестань… оставь их… пойдем лучше посидим где-нибудь… что кричать-то… брось… они лучше без нас уймутся… – шептала она, силясь увести старушку, которая хотя и поддавалась, но с каждым шагом, приближавшим ее к двери, оборачивалась назад, подымала бескровные кулаки свои и посылала новые проклятия на головы двух приятелей.
– Куда вы? – крикнул было Захар, неожиданно прерывая свою песню.
Но Дуня захлопнула дверь за собою и старухой.
– А ну вас, когда так! – подхватил Захар, махнув рукою и опуская ее потом на плечо Гришки, который казался совершенно бесчувственным ко всему, что происходило вокруг. – Пей, душа! Али боишься, нечем будет завтра опохмелиться?.. Небось деньги еще есть! Не горюй!.. Что было, то давно сплыло! Думай не думай – не воротишь… Да и думать-то не о чем… стало, все единственно… веселись, значит!.. Пей!.. Ну!.. – заключил Захар, придвигая штоф к приятелю.
Но речь Захара не произвела никакого действия на товарища. Он сидел по-прежнему, подпершись локтем и опустив голову. Он не заметил даже, по-видимому, отсутствия жены и старухи.
Захар веселел с каждым новым глотком. Прошел какой-нибудь получас с тех пор, как ушли женщины, но времени этого было достаточно ему, чтобы спеть несколько дюжин самых разнообразнейших песен. Песни эти, правда, редко кончались и становились нескладнее; но зато голос певца раздавался все звончее и размашистее. Изредка прерывался он, когда нужно было вставить в светец новую лучину. Он совсем уже как будто запамятовал происшествие ночи; самые приятные картины рисовались в его воображении…
Приемыш не принимал ни малейшего участия в веселье товарища. Раскинув теперь руки по столу и положив на них голову свою с рассыпавшимися в беспорядке черными кудрями, он казался погруженным в глубокий сон. Раз, однако ж, неизвестно отчего, ветер ли сильнее застучал воротами, или в памяти его, отягченной сном и хмелем, неожиданно возник один из тех страшных образов, которые преследовали его дорогой, только он поднял вдруг голову и вскочил на ноги.
– Где они? Где? – проговорил он, оглядывая избу шальными, блуждающими глазами.
– Ушли, брат! – смеясь, отвечал Захар. – Ну их совсем! Ломаются – не таковские!
– Куда? Где? Куда ушли? – крикнул Гришка, сурово отталкивая Захара и выходя из-за стола.
Хмель совсем уже успел омрачить рассудок приемыша. Происшествие ночи живо еще представлялось его памяти. Мысль, что жена и тетка Анна побежали в Сосновку, смутно промелькнула в разгоряченной голове его. Ступая нетвердою ногою по полу, он подошел к двери и отворил ее одним ударом. Он хотел уже броситься в сени, но голос старухи остановил его на пороге и рассеял подозрения. Тем не менее он топнул ногой и закричал во все горло:
– Сюда ступайте! Сюда!
– Не ходи, родная, не ходи, ни за что не ходи! – воскликнула старушка, удерживая, вероятно, Дуню.
– Сюда ступай, коли хочешь быть цела! Сюда, говорю! – бешено закричал Гришка.
– Не ходи, Дунюшка! Не бойся, родная: он ничего не посмеет тебе сделать… останься со мной… он те не тронет… чего дрожишь! Полно, касатка… плюнь ты на него, – раздавался голос старушки уже в сенях.
Но так как увещевания эти ни к чему, видно, не служили, тетушка Анна бросилась вслед за Дуней, опередила ее, и не успела та войти в двери, как уже старуха влетела в избу и остановилась перед Гришкой.
– Чего тебе, разбойник, от нее надыть? – воскликнула она, заслоняя Дуню, которая тщетно старалась войти в двери. – Зачем она тебе? Погибели ее хочешь, что ли, злодей ты такой!
– Молчи! – сурово произнес Гришка, отталкивая ее руку.
Голос старухи вдруг оборвался, и она зарыдала; но это продолжалось одну секунду. Она снова заслонила Дуню, стоявшую в дверях со спавшим на груди ее младенцем, и подхватила с возраставшим негодованием:
– На кого руку-то поднял, вспомни! Вспомни, кому грозишь-то! Злодей ты, злодей этакой! Ведь я тебя, злодея, на руках на своих выносила! Вспомни ты это! Думаешь, боюсь я тебя? Не дам я ее, не дам тебе! Чего тебе от нее надо? Чего? Аль мало тебе, утопил нас в слезах горьких; погибели нашей хочешь, злодей ты этакой! Постойте, я найду еще суд на вас обоих, нехристей окаянных. Свет не без добрых людей! – подхватила она, отчаянно махая руками и обращаясь то к приемышу, то к Захару, который покачивался подле печки. – Вы думаете, я ничего про вас не ведаю? Погодите, вас спросят еще, где вы вино-то взяли: ведь денег-то у вас давно нету… Сама доведаюсь, сама спрошу пойду, душегубцы вы, нехристи! Завтра же схожу в Комарево… У всех стану спрашивать…
При этом Гришка, сделавший уже несколько шагов к столу, бросился со всех ног к старухе и бешено замахнулся.
В ту же самую минуту на дворе раздались голоса.
– Здесь! Не зевай, ребята, здесь! – закричал кто-то в сенях.
Гришка не успел прийти в себя, как уже в дверях показалось несколько человек. Первое движение Захара было броситься к лучине и затушить огонь. Гришка рванулся к окну, вышиб раму и выскочил на площадку. Захар пустился вслед за ним, но едва просунул он голову, как почувствовал, что в ноги ему вцепилось несколько дюжих рук.
– Гришка! – крикнул он отчаянно.
Но ответа не было.
– Ребята! – кричал один из молодцов, державших Захара. – Один дал тягу, в окно выскочил, беги за ним! Живей, ребята! Другого уж сцапали… Тащи его, ребята!
Два человека стремглав пустились из избы. Остальные вцепились еще крепче в Захара и, несмотря на то что он бился, как белуга, попавшаяся в невод, втащили его в избу.
– Батюшки! Караул! Разбойники! – вопила тетушка Анна.
– Засвети огня, огня! – подхватило несколько голосов.
– Слышь, огня давай! Добрым словом говорят! – произнес кто-то над самым ухом старухи. – Каких тут нашла разбойников? Не разбойники – пришли за разбойниками – вот что! Ну, живо поворачивайся… Огня, говорят!
