– А мы, брат, сдалече, копальщики, идем с заработок… домой, – отвечал, нимало не смущаясь, Ермолай и в то же время подал знак Петру, указав на брата.
Но, заметив усилия, с какими Петр приподнимал Антона на ноги, целовальник спросил:
– А что это у вас товарищ-ат… кажись, разнемогся…
– Да… на дороге из Тулы… что-то животы подвело… – отвечал Петр, подбираясь с Антоном к двери.
– Хозяин, давай-ка скорей сдачу, – сказал Ермолай нетерпеливо.
Но купец, сопровождаемый несколькими мужиками, загородил им дорогу. В числе мужиков находился и ростовец, тот самый, что встретился с Антоном на ярмарке. Увидя его, он растопырил руки и произнес радостно:
– А! Здорово, брат, как тие бог милует… Вот не чаял встретить! Ну что, нашел лошадь?
Антон вздрогнул.
– Разве ты его знаешь? – спросил удивленный купец.
– Как же! – отвечал ростовец, подходя ближе к Антону. – Да ведь это, братцы, тот самый мужичок, что сказывал я вам вечор, у кого лошадь-то увели… ну, брат… уж как же твой земляк-то убивалси!..
Несколько мужиков встали с своих мест и подошли с участием к Антону.
– Мы на другой день нашли его лошадь… – отвечал, оторопев, Петр, – насилу откупились…
– Ой ли?..
– Да тебе-то что?.. – сказал Ермолай, толкнув плечом ярославца и силясь пробиться к двери. Видно было, что ему становилось уже неловко.
– Ты, брат, мотри не пихайся, не к тебе слово идет…
– Стой, молодец! – произнес вдруг целовальник, удерживая бродягу. – Как же ты говорил мне, вы с заработок шли… а вот он его видел (тут Борис указал на ростовца и потом на Антона) с лошадью на ярманке… и сказывал, мужик пахатный… помнится, еще из ближайшей деревни…
– Как же, из Троскина какого-то, – заметил ростовец.
– Что ж ты бабушку путаешь? – воскликнул Борис, подступая к Ермолаю. – Какой же он копальщик?..
– Да чего тебе от нас надо? – крикнул Ермолай, врываясь силою в двери.
– Нет, погоди… постой… эй, ребята! Не пущайте его… сказывай прежде, что вы за люди…
– Разбойники, разбойники! – завопил неожиданно купец, выхватывая из рук Ермолая зеленые замшевые рукавицы, которые тот не подумал второпях спрятать. – Братцы! Вяжи их! Братнины рукавицы!.. Знать, они его ограбили… крути их!..
– Эй… Держи!.. Вяжи!.. Держи!.. – раздалось со всех сторон в кабаке, и толпа мужиков обступила бродяг.
– Чего вы, дьяволы! Ну что, – кричал Ермолай, становясь в оборонительное положение, – ну, что вам надо?..
– Откуда у тебя рукавицы, разбойник?.. – произнес купец, хватая его за грудь.
– На дороге нашел!..
– Врешь, собачий сын!.. – сказал целовальник, вытаскивая в эту самую минуту из-за пазухи Ермолая замшевый бумажник. – А это что?..
Не прошло минуты, как уже Ермолай лежал в сенях, связанный по рукам и по ногам; Петрушку также выводили из кабака; проходя мимо товарища, он сказал дрожащим, прерывающимся голосом:
– Братцы… отпустите меня… за что вы меня тащите… это вот он с своим братом… мужик тот… седой-то… обобрали купца… отпустите!..
– Как! Убили! – завопил купец, вбегая в сени. – Обобрали!.. – И он кинулся как полоумный вон из избы.
– Эй, целовальник! Хозяин! – закричал Матвей Трофимыч рыжему Борису, все еще хлопотавшему подле Ермолая. – Посылай скорее в их вотчину… в накладе не будешь… скорей парня на лошади посылай в их деревню за десятским… за управляющим… да ну, брат, проворней!..
Пока прикручивали Петра, в дверях кабака послышался страшный шум; в то же время на пороге показалось несколько мужиков, державших Антона; ухватив старика кто за что успел, они тащили его по полу с такою яростью, что даже не замечали, как голова несчастного, висевшая набок, стукалась оземь. Глаза Антона были закрыты, и только судорожное вздрагивание век и лба свидетельствовало о его жизни. Сквозь стиснутые зубы и на бледных губах его проступала кровь. Толстоватый ярославец, казалось, более других был в бешенстве; он не переставал осыпать его ударами.
– Вяжи его, разбойника… вяжи!.. – кричал он хриплым голосом. – Вишь, надул… мошенник… надул, собака… а я-то, волк меня съешь, еще плакал было над ним… тащи его!.. разбойника!.. Вяжи его! Вяжи!..
– Эй, Степка! Бери скорей лошадь, валяй в Троскино село, – сказал целовальник вбежавшему дворнику, – ступай прямо к управляющему, зови его сюда… да скажи, чтоб слал народу, разбойников, вишь, поймали из их вотчины…
Тот опрометью кинулся под навесы. Немного погодя Степка мчался что есть духу по дороге в Троскино. Рыжий Борис, Матвей Трофимыч и еще несколько человек из мужиков стояли между тем на крылечке, махали руками и кричали ему вслед:
– Ступай, не стой… мотри, скорей… зови управляющего, зови народ… погоняй, не стой!..
X
Заключение
Неделю спустя после происшествия в кабаке на улице села Троскина толкалась почти вся деревня; каждый, и малый и взрослый, хотел присутствовать при отправлении разбойников. Пестрая толпа из мужиков, баб, девок, ребят и даже младенцев, которых заботливые матери побаивались оставить одних-одинешеньких в качках, окружала с шумом и говором две подводы, запряженные парою тощих деревенских кляч. В телегах покуда никого еще не было. Прислонившись к одной из них, стояли друг подле дружки два седых старика в рыжеватых коротеньких полушубках, туго подтянутых ремнем; медные восьмиугольные бляхи, пришитые к правой стороне груди каждого из них, и обритые бороды давали знать, что это были не кто иные, как наемные сотские из стана. Оба дружелюбно разговаривали с молодым парнем, которому, в качестве хозяина очередной подводы, следовало везти конвойных до ближнего острога. Поодаль от этой группы находился служивый этапной команды; опершись на ружье и повернувшись спиною к хозяину другой телеги, малому лет шестнадцати, он то и дело поглаживал щетинистый ус свой и вслед за тем лукаво подмигивал близстоявшим бабам. По другую сторону подвод сидели, прислонившись на ось, кузнец Вавила и его помощник. Последний расположился на кожаном мешке, из которого выглядывали железные кольца и молоты; он свирепо почесывал затылок и, закинув голову назад, всматривался почему-то очень пристально в небо, покрытое густыми беловатыми тучами. К ним-то толпа и напирала сильнее всего. Каждый старался просунуть голову, чтобы только хоть вскользь да поглядеть на новые березовые колодки, лежавшие грудой у ног Вавилы. Высокий плешивый старик, стоявший впереди других, не утерпел даже, чтобы не прикоснуться к ним несколько раз ногою.
– Эки штуки!.. – произнес он наконец, проворно отдергивая ногу.
– А чего надо? – сказал сурово Вавила. – Не видал, что ли?..
– Нет, не приводилось, – отвечал тот с сожалением, – занятно больно…
– А что, дядя Вавила, я чай, куды тяжелы станут? – спросила, в свою очередь, красная, как мак, и востроносая, как птица, баба, вытягивая вперед длинную, костлявую свою шею.
