Ответив мужу, что шла за водою, тетка Анна хотела пройти мимо, но Глеб загородил ей дорогу.
– Вижу, за водой, – сказал он, посмеиваясь, – вижу. Ну, а сноха-то что ж? А? Лежит тем временем да проклажается, нет-нет да поохает!.. Оно что говорить: вестимо, жаль сердечную!.. Ну, жаль не жаль, а придется ей нынче самой зачерпнуть водицы… Поставь ведра, пойдем: надо с тобой слова два перемолвить.
Сказав это, рыбак направился к задним воротам, выходившим за огород. Старуха поставила ведра и не без некоторого смущения последовала за мужем.
– Вот что, – начал он, когда оба они очутились в проулке и ворота были заперты, – что ты на это скажешь: отпустить нам Петрушку али нет, не отпущать?
– Как знаешь, твоя воля, – отвечала жена, обнаруживая удивление в каждой черте добродушного лица своего.
Первый раз в жизни Глеб обращался к ней за советом; но это обстоятельство еще сильнее возбудило внутреннюю досаду старушки: она предвидела, что все это делается неспроста, что тут, верно, таится какой-нибудь лукавый замысел.
– Сдается мне, отпускать его незачем, – сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, – проку никакого из этого не будет – только что вот набалуется… Ну, что ж ты стоишь? Говори!
– Что мне говорить, – возразила Анна, знавшая наперед: что бы она ни сказала, муж все-таки поставит на своем.
– Он, может статься, говорил тебе об этом. «Поди, мол, отца попроси!» Либо другое что сказал?
– Словечка не промолвил.
Глеб недоверчиво покосился на старуху.
– По-моему, – вымолвил он, произнося каждое слово с какою-то особенною выдержкою, – пусть лучше дома живет… Ась?
Глеб знал, что мать и дети ничего не таят друг от дружки: выпытывая мнение жены – мнение, до которого ему не было никакой нужды, он думал найти в нем прямой отголосок мыслей Петра; но, не успев в этом, он тотчас же перешел к другому предмету.
– Не видала ли ты нынче Акима? – спросил он неожиданно.
– Нет, не видала.
– Должно быть, спит еще. Ну, пущай его, пущай понежится; встанет, смотри, покорми его.
Старушка подняла голову; но лицо ее, на минуту оживившееся, снова приняло недовольное выражение, когда муж прибавил:
– А там пущай идет, куда путь лежит… Вишь, что забрал в голову: возьми его в работники!
– Не знаю, с чего так не полюбился, – пробормотала Анна, обращая, по-видимому, все свое внимание на щепки, валявшиеся подле плетня.
– Пес ли в нем! – продолжал Глеб, не отрывая от жены зоркого взгляда.
– Да что ты, в самом-то деле, глупую, что ли, нашел какую? – нетерпеливо сказала она. – Вечор сам говорил: не чаял я в нем такого проку! Вчера всем был хорош, а ноне никуда не годится!.. Что ты, в самом-то деле, вертишь меня… Что я тебе! – заключила она, окончательно выходя из терпения.
Глеб не спускал с нее глаз и только посмеивался в бороду.
– Так как же, стало, по-твоему, надо взять его? – сказал он.
Тетушка Анна замялась.
– Что ж, не худой он человек какой, – проговорила она смягченным голосом, – ни табашник какой, ни пьяница.
– Главное дело, потому отказать ему как словно не приходится: сродни он нам – вот что! – заметил муж, лукаво прищуриваясь.
– Вестимо, не чужак! – поспешила присовокупить старушка.
– Так-то, так! Я и сам об этом думаю: родня немалая; когда у моей бабки кокошник горел, его дедушка пришел да руки погрел… Эх ты, сердечная! – прибавил, смеясь, рыбак. – Сватьев не оберешься, свояков не огребешься – мало ли на свете всякой шушеры! Всех их в дом пущать – жирно будет!
В ответ на это тетушка Анна только плюнула.
– Ну, так как же, по-твоему, стало, и мальчишку надо взять, а? – продолжал допытывать Глеб.
– Да что я, в самом деле, за дура тебе досталась? – воскликнула Анна. – Что ты умом-то раскидываешь, словно перед махонькой!
– Куды ты? Полно, погоди, постой, – сказал рыбак, удерживая за руку жену, которая бросилась к воротам, – постой! Ну, старуха, – промолвил он, – вижу: хочется тебе, добре хочется пристроить к месту своего сродственника!
– Ничего мне не надыть! Ничего не хочу! Тьфу! – возразила она, порываясь к воротам.
– Полно же, ну! – вымолвил муж, переменив вдруг голос. – Посмеялся и шабаш! Так уж и быть: будь по-твоему! Пущай оба остаются! Мотри только, не говори об этом до поры до времени… Слышь?
Старуха взглянула на мужа и тотчас же перестала волноваться: видно было, что с последними словами Глеба у ней разошлось сердце.
– Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге! – промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. – Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж ты стала? – спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
– Ну, что ты в самом деле умом-то раскидываешь? – промолвила она полуворчливо-полуласково. – Ты говори толком… Ну, что, в самом деле…
Глеб раскрыл удивленные глаза.
– Вестимо, толком говори, – продолжала жена, – слушаешь, слушаешь, в толк не возьмешь… вертит тебя только знает!.. Ты толком скажи: возьмешь, что ли, их в дом-от?
– Эк ее!.. Фу ты, дура баба!.. Чего ж тебе еще? Сказал возьму, стало тому и быть… А я думал, и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
На этот раз тетушка Анна не заставила себе повторить и, отворив ворота, поспешно заковыляла в избу.
В сенях она наткнулась на дядю Акима и его мальчика. Заслышав шаги, дядя Аким поспешил скорчить лицо и принять жалкую, униженную позу; при виде родственницы он, однако ж, ободрился, кивнул головою по направлению к выходной двери и вопросительно приподнял общипанные свои брови.
В ответ на это старушка заморгала глазами, погрозила пальцем и выглянула на двор; после чего она подошла к родственнику и сказала шепотом:
– Остаешься, Акимушка!
– Что ты, матушка?
– Ей-богу, право! Сам сказал; сначала-то уж он и так и сяк, путал, путал… Сам знаешь он какой: и в толк не возьмешь, так тебя и дурит; а опосля сам сказал: оставлю его, говорит, пускай живет!
Во время этого объяснения лукавые глаза Гришки быстро перебегали от отца к тетке Анне; с последними словами старушки испуг изобразился в каждой черте плутовского лица; он ухватил дядю Акима за рукав и принялся дергать его изо всей мочи.
– Смотри только, Акимушка, – продолжала между тем старушка, – смотри, в работе-то не плошай, касатик.
– Буду, матушка, буду! Я ли когда на печи лежал, я ли…
