– Да, – почему-то тоже тихо ответила я.
– У Александра Михайловича есть лишний вес?
– Да.
– Ему на завтрак положена небольшая порция йогурта?
– Да.
– Полковник вытащил из холодильника батон колбасы и прямо от него откусывает! Мне сверху это отлично видно.
С воплем:
– Немедленно закрой холодильник, – я бросилась на кухню.
Толстяк быстро сделал глотательное движение.
– Я ничего не ел. Колбасу не брал.
– А что у тебя в руке? – прошипела я.
Александр Михайлович посмотрел на батон докторской.
– О! Понятия не имею, как он сюда попал. Все! Хватит! Я уехал на работу!
Полковник быстро посеменил в коридор. Я вернулась в столовую.
– Спасибо, Ниночка!
– Ох уж эти мужчины, – вздохнула Пантина, – прямо как дети.
– Как ты узнала, что я ем? – спросил Дегтярев, возвращаясь в комнату. – Специально вернулся из-за любопытства.
– Ты забыл портфель, – догадалась я.
– А вот и нет, – возразил толстяк, – мне стало интересно, как…
– Ваша сумка стоит у комода, – подала голос няня.
Александр Михайлович задрал голову.
– Ага! Вот кто ябедничает!
– Доносчик говорит тайно, – возразила Пантина, – нашептывает на ухо! Да еще приукрасит рассказ! А я сообщаю громко, во весь голос: вы ели то, что вам нельзя! Это не клевета! А забота о здоровье человека!
Дегтярев покраснел и поспешил в коридор.
– Портфель опять забыли! – напомнила няня. – И у вас на животе пуговичка расстегнулась!
Полковник побагровел, но, ничего не сказав, направился к комоду, где оставил свой портфель.
– Всем привет! – объявил Юра.
– Рада вас видеть! – ответила Нина.
– А что вы у люстры делаете? – изумился муж Манюни.
– За нами следит, как вертухай на вышке, только собак не хватает и колючки по периметру, – протянул Дегтярев, наклоняясь.
– Псов у нас большой выбор, – сказал Маневин, материализуясь у стола. – Свят, Свят! Нина Сергеевна, что вы делаете под потолком?
– Вопрос уже потерял оригинальность, – отозвалась няня. – Александр Михайлович, подождите.
Полковник, собравшийся повернуть в коридор, замер.
– Ну?
– Извините, бога ради, – смутилась Нина, – понимаю, что женщине нельзя произносить подобное. Это не комильфо!
– Говорите, – процедил сквозь зубы толстяк.
– Где Машенька? – вдруг спросила Нина.
– Ну, если вам это не комильфо, – засмеялся Дегтярев, – то…
– Не то хотела сказать, – остановила его няня, – я подумала: нашепчу Манечке на ушко, а она уж вам осторожно, деликатно, с пониманием сложности ситуации…
У Александра Михайловича округлились глаза.
– Я, по-вашему, заболел?
– О нет, – без особой уверенности возразила Нина, – хотя… Это просто… э… ну…
– Что? – завопил Дегтярев.
– Саша, не волнуйся, ты выглядишь, как всегда, – сказал Маневин.
– Цвет лица здоровый, – добавил Юра, – бодрый, красный. Вот Даша зеленая. Но ей это идет.
– Так где Манечка? – повторила няня. – Она такая умная, скажет полковнику осторожно что к чему. Мне, право, неудобно!
– Марусю в пять утра вызвали на роды к йорку, – объяснил зять.
– Немедленно скажите мне правду, – велел Дегтярев.
– Нина Сергеевна, что вы, сидя наверху, увидели? – изменила я вопрос толстяка.
– Ой, право, мне неудобно, – прошептала няня, – я женщина, Александр Михайлович мужчина… О таких вещах может сказать лишь супруга, да и то шепотом… на ушко. Или доченька! Или внучка!
– Пусть она объяснит, или я за себя не отвечаю! – рявкнул полковник.
– Дашенька, может, вы? – пролепетала Нина. – Как родной человек… супруга…
– Муж Даши я, – напомнил Феликс.
– Ну… почти жена, – вздохнула Пантина, – э… э… боевая подруга…
– Дарья, скорее, танк с ракетной установкой, огнеметами и химическими бомбами, – разъярился толстяк. – Что со мной не так?
– Кое-что, – прошептала Нина, – Дашенька, давайте вам на ушко скажу, а вы уж уведете полковника подальше и там… ему… все… в глаза!
– Хорошо, – согласилась я.
– Ой! Как здорово, – забила в ладоши Пантина.
– Одна проблема, – продолжала я, – мои уши до вас не дотянутся. А как вас опустить, я пока не знаю.
– О-о-о-о, – простонала Нина, – ужасное ощущение, понимаю, придется самой. Господа! Убедительно прошу вас меня понять. Ни в коей мере я не являюсь бесцеремонной дамой, которая…
– Мы поняли, что вы чрезвычайно деликатны, – остановила я няню.
– Да, да! Очень приятно оказаться среди тех, кто с тобой на одной волне, – обрадовалась Нина Сергеевна. – Мне трудно сейчас, вот так, прямо, но… выхода нет. Александр Михайлович! У вас не комильфо с задними воротами!
– Что? – вытаращил глаза толстяк.
– Не комильфо с задними воротами, – еле слышно повторила Нина. – Это так мило, что вы любите птичек!
– Я люблю птичек? – ошалело повторил полковник. – Каких, на фиг, птичек?
– Пингвинчиков, веселых, в кепочках, – донеслось сверху.
– Она сошла с ума! – резюмировал полковник.
– Нет, – обиделась Нина. – У вас не комильфо с задними воротами! Птички оттуда выглядывают. Я их вижу. Нельзя так из дома выходить. Птичек неприлично посторонним показывать. Ладно бы одни мужчины вокруг вас были, но есть и женщины. Невинные девушки. Они еще не замужем. Им такое рано видеть.
– Юра, вызови «Скорую», – велел толстяк, – психиатрическую перевозку.
– Я здорова, – возразила Пантина, – просто предупреждаю: птичек вижу.
– Где они у меня? – взвыл толстяк.
– Из задних ворот смотрят!
– Где они у меня? – побагровел Дегтярев.
– Из задних ворот выглядывают.
– Да где эти чертовы ворота? – затопал ногами толстяк.
– Сзади, – уточнила Нина.
– Я не забор, – рассвирепел полковник, – нет у меня ворот.
– Они у всех есть! – твердо заявила Нина.
Я зашла за спину Александра Михайловича.
– Скажи, ты сегодня надел красные трусы?
Полковник надул щеки, потом выдохнул.
– И что?
– На них изображены пингвины?
