Тони Уилсон:
Постпанк бы не случился без энергии панка, потому что именно она и была его основным элементом. Энергия рока была взята из простой формы и превращена в более сложные вещи. Лайдон, отец всей постпанк-сцены, сделал лучший альбом того времени — Metal Box. Невероятный альбом.
Джа Уоббл:
Джон был фанатом Бифхарта. Metal Box был плотной, глубокой, темной работой, очень статичной. Треки находятся в одном некомфортном месте. Он продержался очень хорошо. Мы все были ненормальными по-своему. Он был настоящим. Многие группы позиционируют себя на рынке как непредсказуемые со всеми этими наркотиками и прочим, и это используется для маркетинга, но угрозы в них не больше, чем в Микки Маус Клабе с Кристиной Агилерой и Бритни Спирс. Но мы были настоящими. PiL на самом деле были такими, и это можно услышать в нашей музыке.
Кит Левин:
Metal Box оказался даже большим, чем мы хотели. Тогда у нас было много свободы в студии. И мы сильно постарались сделать бас как можно громче и глубже.
Джим ушел из группы, потому что Уоббл затерроризировал его, а он понятия не имел, что такое юмор кокни из Ист Энда. Он больше не мог этого терпеть и просто ушел. Джим мне очень нравился. Мы не знали, кто будет играть на ударных, хотя потом мы нашли Ричарда Дудаски, сыгравшего на большинстве треков Metal Box.
На нас не давили, требуя закончить запись к определенному сроку. Мы просто арендовали две недели в Мэнор. Там многие записывались — это огромный особняк в Оксфорде, купленный Брэнсоном. По-моему, «Poptones» была одной из первых записанных нами вещей.
Еще одной вещью была «Death Disco», потому что мы уже работали над ней с Джимом, хотя так и не записали. Эта песня называлась «Death Disco» из-за мамы Джона. Человек, о котором он поет, «видя в твоих глазах», — это его мать, умирающая от рака. Именно об этом и пел Джон — и, надо добавить, очень страстно. Я же просто пытался сделать что-то с музыкой. Я не знал тогда, о чем он пел. Он говорил: «Это „Диско Смерти“, вот что это такое, Кит!»
Мы научились звукозаписывающему процессу во время работы над первым альбомом. Второй альбом мы записываем уже в этой роскошной студии. Мы сделали несколько перестановок и нашли комфортный способ работы. Мы подключались, а инженер записывал. Я сказал ему, чтобы он записывал все подряд. Иногда мы что-то играли, и это звучало так, будто мы валяем дурака, а потом из этого выходит что-то серьезное — так мы записали «Albatross».
В PiL чаще всего мы старались все сделать с одной гитарой, потому что в группе был один гитарист. Это не было правилом, это было тональностью. Кажется, будто у меня было немало строгих правил, которых я придерживался, но главным правилом было нарушать правила. Иногда я придумывал собственные правила, чтобы их нарушать. Можно провести аналогии с Брайаном Ино. Как будто у меня был собственный набор карт Косвенная стратегия. Если работает, то используй это. Если нет, подвергай сомнениям.
У нас с Джоном была какая-то волшебная телепатия, потому что мы никогда не продумывали ничего — нам так лучше работалось. Мы думали, что делаем что-то радикальное, записывая песни так, как Бог на душу положит. Это было довольно смело.
Хотя когда я об этом думаю, то вспоминаю, что мы с Уобблом никогда не обсуждали музыку. или процесс ее производства. или что-то еще. Это косвенно повлияло на раскол в группе. На Metal Box мы быстро начали экспериментировать. Микшерный пульт превратился в инструмент. Он стал важной частью процесса. Вся студия стала большим синтезатором. Мне пришлось играть на многих других инструментах. Для меня открылась целая новая область. Мне пришлось пробовать все это, потому что больше некому было этим заниматься.
Джа Уоббл:
Metal Box мне нравится все больше и больше, но первый альбом самый любимый. «Low Life» — отличная вещь. Очень недооцененная. Будто квантовый скачок к Metal Box — произошло что-то волшебное. И все же первый альбом — мой самый любимый. В нем есть такая попсовая чувствительность.
Кит Левин:
У нас не готово было оформление, но мы знали, что нам нужно. Нам нужна была необычная упаковка. Ничего такого в ней необычного не было, но все же это была крутая упаковка. Мы думали: «Как бы нам упаковать пластинку, как консерву, и сделать так, чтобы ее трудно было открыть?» Я и не подумал, насколько это будет похоже на коробки для кинопленки, но мы все же в итоге остановились на металлической коробке, куда паковались три двенадцатидюймовые сорокапятки. В целом это должен был бы быть двойной альбом. Пластинка крутилась на 45 оборотах, поэтому она выжимала максимум из вашей саунд-системы.
Нам пришлось вернуть 30 000 фунтов из нашего аванса, чтобы «официальный ограниченный тираж» увидел свет. Second Edition — так назывался вариант для Warner. Они сказали: «Забудьте про металлическую коробку, даже не думайте». (Смеется.) «Вам еще повезло, что у вас хотя бы картонная будет».
Джа Уоббл:
Вокруг PiL были хреновые вибрации, когда выходил второй альбом. Первый альбом был очень оптимистичный, вроде как ребята играют в рок-группе, такие настроения. Потом все стало мрачным и депрессивным. Слишком много наркотиков употреблялось. Это вообще не весело.
ЗЛОНАМЕРЕННЫЙ УЩЕРБ
Killing Joke и другие экспериментальные звучания
Подчеркивая многообразие стилей, выходивших из панка, Killing Joke завернули панк в абсолютно неожиданном направлении. После Metal Box все казалось возможным, и Killing Joke с их тяжелым лязгающим грувом, создавали дикую и темную музыку, примитивную и первобытную, повлиявшую на огромное количество музыкантов (просто спросите у группы Nirvana). По прошествии лет в связи с постпанком, похоже, упоминают лишь Gang Of Four и The Fall, которые, конечно, сыграли свои роли, но в то время это определение было куда шире и легко охватывало такие экспериментальные группы, как Killing Joke, Joy Division и часто недооцениваемую язвительность дебютного альбома Adam and the Ants (по-настоящему нестандартную запись, послужившую эталоном для таких групп, как Blur и Elastica). Существовала так же масса малоизвестных групп, раскрученных сессиями Джона Пила и разрастающимися независимыми лейблами — группы играли в подсобках пабов для дюжины упертых ребят по всей стране, оставаясь верными собственному видению музыки и не поддаваясь рекорд-индустрии.
Джез Коулман:
Я знал, что буду делать другую музыку. Я знал, что она будет взрывной. Я был очень недовольным человеком. Когда мне было лет шестнадцать, в стране началось панк-движение. У меня была огромная коллекция панк-пластинок. Потом я начал искать чего-то, где было бы больше воображения. Когда я познакомился с Джорди, все произошло очень быстро.
Я перебрался в Лондон, чтобы заниматься музыкой. Я играл на клавишных сессии с регги-группами, потом я занял место в Matt Stagger Band, играл на клавишных с Полом Фергюсоном, и вскоре мы поняли, что хотим делать что-то совсем другое. Мы прослушали много музыки и решили, что мы хотим играть в группе, которая бы звучала, как огонь.
