– Похоже, ты застукал меня как мальчишку, который наделал глупостей.
– Люси позвонила мне час назад, но я не стал отвечать. Она оставила мне сообщение, предупреждая, что ты можешь нагрянуть ко мне домой, и, вероятно, не с самыми добрыми намерениями… Но я и так знал, Франк, что ты приедешь ко мне, потому что ты не мог позволить мне продолжать. Поэтому я ждал тебя тут. И вот мы оба здесь, как в финальной сцене «Схватки». Видел этот фильм, помнишь, как Аль Пачино и Де Ниро смотрят друг на друга? Двое мужчин, которые в высшей степени уважают друг друга, но оба знают, чем это закончится.
Франк отпил глоток.
– Мы их почти уже взяли, ты в курсе? «Pray Mev»… И мы знаем, почему они так действовали…
– Просвети меня.
– Они заражали сеть крови через донорство в EFS. Какой-то хренов неправильный протеин, который они уже носят в себе, теперь прячется в препаратах крови, поступающих к пациентам. Попав к новому хозяину, болезнь развивается и разрушает нейроны, связанные с центром страха…
Николя побледнел и поднес руку к затылку. Значит, именно эту пакость гуру ему и вколол? Болезнь, которая разрушит его изнутри?
– Завтра утром мы возьмем одного из членов. Надеемся на цепную реакцию, которая приведет нас к гуру. Мы остановим их. Иначе они продолжат, пусть и не впрямую, убивать сотни, а то и тысячи людей. Сейчас еще трудно оценить, но последствия будут очень серьезные.
Белланже, не говоря ни слова, разглядывал содержимое своего стакана. Франк взял свой и отпил глоток.
– Люси думала, что Рамиреса в ту ночь не было дома… Он накинулся на нее, и ей просто ничего иного не оставалось…
– Несчастный случай, я знаю. Чтобы прикрыть ее, ты изувечил Рамиреса, чего эта мразь, на мой взгляд, вполне заслуживала. Но ты подстроил болезнь Жака, фальсифицировал официальные бумаги, ты смотрел, как мы ломаем себе голову, хотя знал часть правды. Все твое вранье…
– Думаешь, у меня был выбор?
– Выбор всегда есть…
– И теперь он за тобой.
Шарко выбрался из кресла – он, кто столько боролся, всю свою жизнь, ценой бессонных ночей, жертв, ран моральных и физических, отчаяния и обманчивых радостей, он, кто завтра в шесть утра будет на своем посту, перед дверью мерзавца, потому что это его работа и он доведет ее до конца, что бы ни случилось. Его мощная фигура, словно осевшая, чуть сутулая, двинулась к выходу.
– И последнее, пока ты здесь, – окликнул его Белланже. – Ты знаешь, что у меня есть доказательство?
Шарко обернулся. Белланже поднял свой телефон:
– Один мой хороший знакомый сможет отследить для меня телефон Люси, если я его попрошу. Ты же позвонил ей в ночь смерти Рамиреса. Мелани Мейер вспомнила точное время звонка с «Валькириями», она посмотрела на радиобудильник, не забыл? Двадцать два пятьдесят семь, это четко записано в протоколе допроса. А что мы найдем в двухстах метрах от жилья Рамиреса?
Шарко молчал, потеряв дар речи.
– Вышку с передаточной антенной. Достаточно проверить, что именно через нее прошел звонок на мобильник Люси ровно в двадцать два пятьдесят семь вечером двадцатого сентября две тысячи пятнадцатого года. Этот звонок является доказательством, что Люси находилась в этой соте, когда был убит Рамирес. Все в Управлении знают, что звонок Люси – это «Полет валькирий». И что слышит Мейер в тот вечер, в двадцать два пятьдесят семь? «Полет валькирий».
Франк посмотрел на своего бывшего напарника, который склонил голову, двумя руками массируя затылок. Он догадывался, какие демоны терзают того и днем и ночью.
– Теперь я получил все ответы, – вздохнул Белланже. – Я только этого и хотел, ответов – ничего больше. А ты что думал? Что несчастный наркоша отправится стучать Маньену и пустит под откос всю вашу семью? А сейчас катись отсюда, Франк. Оставь меня одного.
81
Вернувшись, Франк пересказал Люси свой разговор с Николя. Она крепко обняла его. Возможно ли, что кошмар закончился? И что их ждет более спокойное будущее?
– Ты совершенно уверен, что он ничего не скажет?
– Во всяком случае, именно это он дал понять.
С чувством облегчения оба устроились на диване. Через несколько минут мысли Люси снова вернулись к расследованию.
– Я не поеду завтра с вами допрашивать Лассуи. Рано утром я уезжаю в Бельгию, в район Спа.
– Спа? А что ты там собираешься делать?
– Матье Шелид перерыл что мог, нашел кое-какие данные о прионовых болезнях в старой статье медицинского факультета и вывел нас на некоего Арно ван Боксома.
Она протянула ему черно-белую фотографию, скачанную из Интернета. Шарко увидел открытое, волевое лицо мужчины, сидящего в окружении целого племени туземцев. Они были невысокими, почти голыми и гордо потрясали своими копьями.
– Ван Боксом – врач, который в пятидесятых годах больше десяти лет прожил среди сороваев, примитивного каннибальского племени в Новой Гвинее. Там он изучал неизвестную болезнь, которая поражала членов племени. Он назвал ее «короба́». Речь шла об одной из самых первых прионовых болезней, встречающейся в этой изолированной популяции. Болезнь поражала центральную нервную систему и вызывала непреодолимую дрожь, потерю равновесия, общую дегенерацию, затем смерть.
– Это больше похоже на коровье бешенство, чем на нашу болезнь.
– Да, но само место, время, прионы, картины Мев Дюрюэль – все совпадает. И судя по рассказу Шелида, Арно ван Боксом вернулся из джунглей почти сумасшедшим, результаты его исследования стали всего лишь предметом нескольких статей, но, по всей видимости, его работа никогда не была признана медицинским миром из-за отсутствия доказательств. Сейчас он живет в самой глубине Арденнского леса, в Бельгии, отрезанный от мира. Имеет смысл с ним встретиться.
– Ты едешь одна?
– Валковяк составит мне компанию для технической поддержки.
Шарко кивнул, потом заявил, что отправляется спать. Заглянув предварительно в комнату детей, он растянулся на кровати совершенно без сил. Стоило ему закрыть глаза, как в голове засвистели вертолетные лопасти и зазвучали крики вьетов, на которых сыпались снаряды. На грани сна он увидел лицо полковника Курца, разрисованное зеленым и коричневым, с холодными глазами змеи, готовой уничтожить все живое.
Франк не знал, чем закончится фильм, но одно было несомненно: конец приближался.
82
Обервилье, в Сен-Дени, пять тридцать утра. Кварталы Робеспьер, Кошене, Пери, словно засунутые в черную глотку. Серый частокол выстраивался в ряд, уходя за горизонт ночи. Их называли «оживленными кварталами» города, а на деле они были средоточием нищеты и жестокости. Во Франции тоже была своя мексиканская граница: Париж с его прекрасными кварталами, с одной стороны, и его обод, ощерившийся гнилыми зубами, – с другой.
