Выкинул из багажника картонную упаковку от пива и выпил бутылку воды, которая там валялась. Прохладные глотки будто очистили его. Чуть подальше, метрах в десяти, прямо по направлению его взгляда, – жилище Рамиреса, ставшее для него настоящим наваждением, вросшее в его жизнь незатягивающейся раной. Именно в саду этого монстра, среди ям, оставленных экскаватором, он провел остаток ночи, накачавшись без меры.
Особых сомнений у Николя не оставалось: Франк и Люси были причастны к смерти Рамиреса. Женский голос, который слышала Мелани Мейер в ту ночь, был голосом Энебель.
Конечно, до конца он еще не разобрался, но ему хватало набора деталей, которые при правильном соединении однозначно вели к чете копов. История с визиткой, найденной во рту Мелани Мейер, подожгла фитиль в его голове.
Во время задержания Шарко дал молодой женщине свой личный, а не рабочий номер, так как он что-то скрывал. Он боялся, что она вспомнит мелодию звонка, установленную на телефоне Люси. Николя окончательно уверился в этом накануне, когда, стоя у ворот фермы, набрал номер коллеги. Аппарат завибрировал, вместо того чтобы заиграть «Полет валькирий».
Меняющиеся привычки… Сущие мелочи, которые указывают, что камешек попал в идеально смазанный механизм существования пары. Фотография близнецов, принесенная и поставленная на рабочий стол. Собака, которую берут в самый разгар расследования. Утренние упражнения в стрельбе за несколько часов до обнаружения тела. То, что во время совещаний они держатся рядом, хотя раньше всегда устраивались друг напротив друга…
Но, помимо привычек, были и изменения в поведении. Постоянные отлучки Люси под предлогом проблем с близнецами. Молчаливые и странные взгляды, которыми обменивалась пара, – сначала Николя подумал, что у них разлад в семье. И не надо забывать, в каком состоянии был Шарко во время допроса Мейер. Николя помнил, как плохо было коллеге. Весь в поту, он даже вынужден был прерваться.
Люси и была той PéBaCaSi, которую он искал. А Шарко так или иначе помог ей закамуфлировать преступление. Последующие его действия объяснялись именно этим: Франк сделал все, чтобы участвовать в следствии, – так он мог контролировать его изнутри. Учитывая характер преступления, дело передали Управлению. В то утро Жак разболелся – настолько же неожиданно, насколько и странно. Шарко занял его место процессуалиста. И трюк удался.
Разумеется, речь шла только о гипотезе. Ни одного отпечатка, и анализ ДНК невозможен. А в довершение единственный свидетель, Мейер, была мертва, что наверняка очень устраивало Шарко. И пока не доказано обратное, перевести мобильник на вибрацию или поставить фотографию своих малышей на рабочий стол никоим образом не является преступлением.
К тому же оставались невыясненными важные моменты. Почему Люси проникла в дом к Рамиресу в ту ночь? Как она раздобыла ключ? Что она искала в том проклятом подвале? Она и Шарко так или иначе знали о Рамиресе, это точно. Доказательство – коп был в курсе его самовампиризма, а значит, получил информацию о судебном процессе две тысячи восьмого года задолго до начала расследования. Николя ударил кулаком по крыше машины: что-то от него ускользало.
Он почти довел до конца свое расследование и теперь не отступится.
68
Франк заскрипел кожей своего кресла, наклонившись к собеседнику:
– Логово вампиров? Что вы хотите сказать?
Мальмезон встал и пошел за старым альбомом с фотографиями, стоящим на полке.
– Нищета, лейтенант. Нищета всегда лежит в основе худших девиаций
[70]. Я никогда не говорил об этом в своих передачах. Слушатели должны уноситься в другой мир, забывать повседневность, чувствовать себя где-то вовне, в световых годах от их монотонной жизни, пусть всего лишь на протяжении сорока минут. Поэтому передача имела такой успех.
Он погладил обложку альбома.
– Но нищета была главной темой моего товарища Гарольда. Он долго изучал этот сюжет, а на мексиканской границе материала ему хватало. Третий мир с одной стороны, американская мечта – с другой, разделенные колючей проволокой. Эти люди жизнь бы отдали, чтобы перебраться на другой берег Рио-Гранде. Гарольд объяснил мне, в чем проблема с кровью в приграничном районе, а потом я и сам увидел, когда долго прожил в Эль-Пасо. В те времена богатые страны обескровливали страны бедные, в прямом смысле слова. Это было всего за несколько лет до СПИДа и скандала с зараженной кровью.
Снова появилась горничная с кофейником, чтобы наполнить чашки, но Мальмезон жестом отправил ее вон. И подождал, пока та вышла, прежде чем продолжить:
– В семидесятых-восьмидесятых годах американская фармацевтическая промышленность в массовом масштабе импортировала кровь из Центральной Америки, организовав центры по ее сбору, не слишком бросающиеся в глаза и расположенные неподалеку от самых бедных районов, в основном трущоб. Гондурас, Никарагуа и многие другие… Они вербовали даже в тюрьмах. Дешевая донорская клиентура, легкоуправляемая: пленники собственной нищеты, которые безропотно соглашались, чтобы у них выкачивали кровь в обмен на несколько монет, но с большими шансами могли оказаться источниками заражения. Представьте себе, сколько микробов содержит кровь людей, не знающих гигиены, беззащитных перед эпидемиями и живущих практически среди отбросов… Учитывая обстоятельства, чтобы обеспечить безопасность сети распространения крови, а также, разумеется, исходя из стремления сделать хоть немного человечнее эту эксплуатацию нищеты, условия импорта подверглись строгой регламентации.
Шарко представил себе картину: заостренные клыки большого капиталистического вампира, впившиеся в вены Центральной Америки, чтобы выкачать оттуда красное золото. То, что ненасытный дьявол требовал от своих жертв, оказывается, страны проделывали это до него при полной безнаказанности и на глазах у всех.
– …Но, как нетрудно догадаться, Соединенные Штаты нашли выход: официально они отныне не закупали кровь в Латинской Америке, зато делали это через свои центры сбора, расположенные в Техасе. Они больше не ходили за кровью: кровь сама приходила к ним. Посмотрите на фотографии, сделанные в то время моим товарищем. Они отражают весьма неприглядную реальность.
Он протянул альбом Шарко, тот его пролистал. Нищета сочилась с глянцевых страниц. Мексиканцы, сгрудившиеся на зарешеченном мосту над рекой. Проходы, окруженные колючей проволокой. Заболоченные берега, фары патрулирующих внедорожников, шоссе, забитое допотопными машинами. А потом лица. Бедняки, охотники за головами, копы, таможенники – все в одном и том же грязном вареве.
– Они тысячами ежедневно пересекали Рио-Гранде, причем вполне легально, с визой на один день, на неделю или даже на месяц, если повезло. Им приходилось выкладывать двадцать пять центов за проход по мосту. Платить за то, чтобы пойти на работу, вы не ослышались. Рабы, которыми полновластно распоряжались: кого в мастерские, кого в забегаловки, кого на фабрики, а платили поденно, всем без разбора. Но ими владело свирепое желание вырваться. А между границей и их рабочим местом цепью стояли центры сбора крови, как вторая граница. Двадцать пять долларов за двести пятьдесят миллилитров – чертовски крупная награда для бедного мексиканца. А потому, чтобы больше заработать и чуть приблизиться к американской мечте, они продавали свое самое ценное достояние – собственную кровь.
