Антонио согласен: в ближайший месяц он должен получить в десять раз больше. Но жизнь идет не по его сценарию. Вскоре появляются слухи, что «корабль Антонио с богатым грузом потерпел крушение в Узком проливе». Кредиторы Антонио, приехавшие в Венецию, клянутся, что он должен неминуемо обанкротиться. Слухи множатся:
Ужель погибло все, без исключенья?..
И ни один корабль не спасся?
Все разбились об утесы, грозу купцов?
Вексель просрочен, а Шейлок неумолим. В двадцать раз дороже номинала выкупить вексель готова невеста Бассанио – Порция, но Шейлок отвергает эту сделку: «хочет получить он лучше мясо». И не просто мясо – сердце! Шейлок навещает дожа, который по совместительству является верховным судьей, «твердит, что попрана свобода будет в Венеции, когда ему откажут». Антонио на защиту дожа и не надеется: «Не может дож законы нарушать: ведь он, отняв у чужестранцев льготы, в Венеции им данные, доверье к законам государства подорвет; а наши и торговля и доходы – в руках всех наций». Экономическое благополучие Венеции действительно в руках других стран, потому что собственных ресурсов у нее нет, страна исполняет роль торгового хаба, а торговля легко может переместиться в другой морской порт. Шекспир напоминает, что для притока инвестиций в страну нужен хороший инвестиционный климат. И это в XVI веке!
Дож пытается образумить Шейлока, надеясь, что тот «сохранит видимость злодейства до развязки дела», но Шейлок тверд как скала и демонстративно точит нож, «чтобы резать у банкрота неустойку». Выход из положения находится через софистику: вспоминают, что в договоре речь идет о мясе, но не о крови, и Шейлоку грозят тем, что, если он прольет «хоть каплю христианской крови, его добро и земли по закону к республике отходят», плюс ему нужно отрезать «не больше и не меньше… чем фунт».
Выход из положения все же есть – его находит сомалиец Фарах, которому пересказывает сюжет пьесы датская писательница Карен Бликсен в автобиографическом романе «Прощай, Африка!» (ее разговор с Фарахом имел место в 1940-е). По мнению Фараха, условие сделки относительно фунта мяса было «несколько оригинальным, но вполне реальным; люди могли пойти и на такое». Более того, компенсация за невыплату долга кажется Фараху неадекватной:
…Фарах явно больше всего сочувствовал Шейлоку, который потерял свои деньги; он возмущался его проигрышем. – Как? – сказал он. – Этот еврей отказался от своего иска? Он не должен был так поступать. Ему полагалось получить этот кусок мяса, хотя он и не стоил таких денег. – Но что же ему оставалось делать, если он не имел права пролить ни капли крови? – Мемсаиб, – сказал Фарах. – Он мог раскалить докрасна свой нож – тогда крови не будет. – Но ведь ему было разрешено взять ровно один фунт мяса – ни больше ни меньше, – сказала я. – … Отрезал бы по кусочку, взвешивал бы на ручных весах, пока не добрал бы до фунта.
Ростовщику это решение не приходит в голову. В итоге дело поворачивают так, что Шейлок уже обвиняется в покушении на убийство – в этом случае имущество осужденного делится пополам между потерпевшим и республикой, а жизнь преступника зависит от милосердия дожа. «Милосердный» дож дарит Шейлоку жизнь, но собирается конфисковать его имущество в пользу Антонио и государства, если тот не покается. Шейлок каяться не желает, и ему велят еще и христианство принять. Так жестокий ростовщик оказывается обобран и унижен властями, правда, благородный Антонио отдает свою долю в его имуществе дочери Шейлока и ее жениху. А чуть позже три корабля Антонио с богатым грузом возвращаются в гавань.
Насчет кровожадности ростовщика все не так однозначно. Процент по займу ограничен дожем, и, чтобы сделать условия займа рыночными, ростовщик может оперировать только неустойкой. Чем ниже процент, тем «кровожаднее» должен быть ростовщик, если он ведет себя рационально. «Фунт прекраснейшего мяса» – это, конечно, перебор, но жесткость ростовщика вызвана в том числе политикой самого дожа, то есть имеет объективные экономические причины.
Кроме того, еще со времен Средневековья в христианской культуре взимать неустойку за просрочку кредита считалось моральным, тогда как проценты – нет. Иными словами, были предусмотрены лазейки, для того чтобы, соблюдая предписания церкви, деньги все же зарабатывать. Разрешалось также брать плату за то, что мы называем сейчас упущенной выгодой, и компенсировать траты (в том числе времени) на организацию займа. Неустойка могла быть очень высока – до 100% суммы кредита. Шейлок, таким образом, действует по той схеме, к которой его подталкивает христианская религия.
***
Известные экономисты Луиджи Зингалес и Рагхурам Раджан в книге «Спасение капитализма от капиталистов» (2003) называют еще одну причину того, почему ростовщик должен быть беспощадным: «Романтики среди нас не могут или не хотят признавать логику данной финансовой операции. Они осуждают Шейлока, который приходит к Антонио забрать фунт его плоти, но не понимают, что это залог, давший венецианскому купцу возможность получить ссуду. Сделка является нелицеприятной из-за низкой, подлой натуры финансиста (кого же еще?) и его ненависти к заемщику… если бы не ужасная суть залога в „Венецианском купце“ и не изначально напряженные отношения между сторонами, заключившими договор, залог был бы идеален. Ценность для заимодавца представляют деньги, а не плоть заемщика, и он бы не стал забирать залог, если бы не отказ должника расплачиваться. Для заемщика его плоть чрезвычайно ценна, поэтому он не откажется от своих обязательств с легкостью. Важно то, что Шейлок ненавидит купца, в противном случае он бы не захотел забрать фунт его плоти и сама эта угроза была бы неправдоподобной. Для того чтобы объявить сделку нечестной, вероятности печального исхода, когда финансист придет требовать залог, недостаточно».
История о жестоком заимодавце, пытавшемся вырезать фунт плоти у неисправного должника, рассказывается во многих средневековых произведениях и, скорее всего, является историческим фактом. Ростовщики были озлоблены на должников, потому что подвергались гонениям и страдали от экспроприации почти во всех странах Европы (пушкинскому ростовщику из «Скупого рыцаря», который помогает «всем рыцарям», тоже «никто не платит»). Причину такого отношения обычно ищут в религиозной нетерпимости христианства – средневекового и эпохи Возрождения.
Однако современные экономисты указывают, что изгнание евреев из Англии, Португалии и Испании в первую очередь являлось своеобразной формой реструктуризации кредитов. Знать сначала набирала долгов, а когда накапливалась критическая масса – должники не могли или не хотели расплачиваться, – кредиторы-евреи изгонялись под каким-нибудь благовидным предлогом.
***
Блестящую интерпретацию «Венецианского купца» дает канадская писательница Маргарет Этвуд в книге «Долг. Долги и темная сторона богатства» (2008). По ее мнению, в пьесе «отражена эпоха Древнего Египта, когда сердце подлежало взвешиванию, и эпоха богини Юстиции, когда она с весами в руке стояла у входа в суд, и получающий залог владелец ломбарда, и сомнительный письменный договор».
Этвуд задается вопросом: понимал ли Шекспир, что «Шейлок и Антонио – это Тени друг друга?» По мнению Этвуд, с Шейлока нужно снять обвинение в стяжательстве, ведь «ему предлагают в три раза больше денег, чем сумма долга, чтобы выкупить у него этот фунт мяса, но он отказывается». Для Шейлока, когда он просит фунт мяса, важны не деньги, а месть. Здесь Этвуд цитирует книгу Джеймса Бьюкена «Замороженное желание» (1997) о природе денег, автор которой отмечает: «Фунт мяса не может обладать залоговой ценностью, ибо его нельзя изъять и обратить в деньги… Это безумная и первобытная расплата… при которой деньги не компенсируют оскорбление, нанесенное телу. Мы имеем дело не с деньгами, „связанными с кровью“, а просто с кровью, заменяющей деньги, становящейся деньгами».
