В романе Уильяма Фолкнера «Деревушка» (1940), действие которого разворачивается в период с 90-х годов XIX века до 40-х годов XX, один чернокожий герой рассказывает другому, как он успешно прокредитовался у местного лавочника мистера Сноупса, который весьма охотно дает взаймы: «Мне он вот уж больше двух лет назад дал пять долларов, и я одно знаю – каждую субботу несу ему в лавку десять центов. А про пять долларов он ни разу и не вспомнил». Это 2% в неделю, или 180% годовых. Конечно же, Сноупсу выгодно «забыть» об основной сумме долга, если он исправно обслуживается.
В романе Артура Хейли «Колеса» (1971), рассказывающем об автомобильном заводе в Детройте 1950-х или 1960-х годов, один из главных героев по имени Ролли, который работает на конвейере, имеет приработок: он выбивает деньги из рабочих, перекредитовывающихся у неких дельцов до получки (она каждую неделю). В понедельник они занимают 20 долларов, а в пятницу отдают 25. 20% за пять дней – это 550% годовых. Как мы видим, никакого падения процентной ставки во времени не наблюдается.
***
Посмотрим, как обстояло дело в России. Торквемада со своими 80% годовых просто душка на фоне старухи-процентщицы из «Преступления и наказания» (1866): она берет по гривне с рубля при ссуде на месяц, то есть за те полтора рубля, что просит Раскольников, с него причитается пятнадцать копеек или 10% в месяц. Это 120% в год простых процентов или 214% годовых с учетом сложных процентов. Дополнительная тонкость в том, что старуха просит проценты «за месяц вперед-с». Это немного повышает процентную ставку. Представьте, что Раскольников занимает деньги всего на месяц. Он занимает рубль и тут же отдает 10 копеек процентов вперед. Через месяц ему нужно вернуть рубль. Получается, что на самом деле герой занял 90 копеек и заплатил на них 10 копеек процентов, а это уже 11,1% в месяц или 257% годовых! Однако последней каплей становится не сама ставка – вряд ли Раскольников, как и заемщики Торквемады, осознавал, сколько годовых он платит. Раскольникова выводит из себя, что старуха оценивает всего в полтора рубля отцовские часы, под залог которых Родион Романович просит четыре. С другой стороны, хорошо, что она вообще приняла в залог часы. Рассказчик в повести Достоевская «Кроткая» (1876) – ростовщик, ничего кроме золота и серебра не берет, а его конкуренты – «Добронравов и Мозер» – и вовсе принимают только золото.
Впрочем, встречаются ставки и побольше. Обидно, что рекорды опять бьет русская литература. В рассказе «Хорь и Калиныч» из книги Тургенева «Записки охотника» (1852) описывается, как крестьяне кредитуются перед полевыми работами: «…каждое лето, перед покосом, появляется в деревнях небольшая тележка особенного вида. В этой тележке сидит человек в кафтане и продает косы. На наличные деньги он берет рубль двадцать пять копеек – полтора рубля ассигнациями; в долг – три рубля и целковый
[30]. Все мужики, разумеется, берут у него в долг. Через две-три недели он появляется снова и требует денег. У мужика овес только что скошен, стало быть, заплатить есть чем; он идет с купцом в кабак и там уже расплачивается». Будем грубо считать, что «человек в кафтане» берет 4 руб. вместо полутора за предоставление кредита на три недели. Это 267% за короткий период. Это сотни тысяч годовых! Правда, экстраполяция здесь не годится – так заработать можно только раз в году.
Может, у мужиков безвыходное положение? Да нет же! «Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: „А что, малый, коса-то не больно того?“»
Глава одиннадцатая. От сумы и от тюрьмы….
Банкротство и долговая тюрьма в русской и английской литературе XIX века
Жан Батист Мольер, «Блистательный театр» которого постоянно прогорал, несколько раз попадал в долговую тюрьму, откуда его вытаскивал отец, придворный обойщик и камердинер Людовика XIII. Рудольф Распе, хоть и взял в прототипы Мюнхгаузена не себя, а реального барона с той же фамилией, сам был не слишком чист на руку, горазд на аферы и угодил в долговую тюрьму в Англии. Другой аферист, Даниель Дефо, оказался должен 17 тыс. фунтов (в сто раз больше в современных ценах) после гибели зафрахтованного корабля и, чтобы избежать «посадки», вынужден был перебраться из Лондона в Бристоль, где мог выходить на улицу по воскресеньям: в этот день в городе было запрещено арестовывать должников. Пытаясь покорить Париж, молодой Рихард Вагнер отправился туда с супругой почти без средств, все ценное было заложено в ломбарде или продано, а когда жена заболела, он на месяц угодил в долговую тюрьму. Если бы не Фридрих Энгельс, туда же мог попасть и Карл Маркс.
В долговой тюрьме неоднократно оказывался поэт и литературный критик Аполлон Григорьев. Там ему не работалось: отвратительная еда, «недостаток табаку и чаю». В последний раз он был выкуплен богатой генеральской женой и бездарной писательницей, которой пообещал отредактировать ее тексты. Благодетельница осталась в накладе – поэт умер через четыре дня после выхода на волю.
Но это все мелочи по сравнению с той участью, которая выпала на долю жены Свидригайлова, героини «Преступления и наказания».
Свидригайлов сел в долговую тюрьму «по огромному счету», не имея ни малейших средств для уплаты. Некрасивая и немолодая Марфа Петровна выкупила его с целью брака и приняла кабальные условия оного – супругу было позволено «приглянуть иногда на сенных девушек», да и умерла Марфа Петровна, «по слухам», от побоев. («Знаете, до какой степени одурманения может иногда полюбить женщина?» – задает риторический вопрос Достоевский.) Самого писателя, рьяного игрока в рулетку, не имевшего состоятельных спонсоров, угроза долговой тюрьмы в 1866 году заставила почти даром продать права на публикацию полного собрания своих сочинений и нового романа «Игрок».
***
Институт долговых тюрем в России ввел Петр I, который «подсмотрел» идею в Голландии. Первая долговая тюрьма появилась в Москве на месте нынешнего Исторического музея, где под нее выделили глубокие подвалы. Отсюда, считают многие, и пошло выражение «долговая яма». Несмотря на ужасные условия содержания узников, новшество по меркам того времени было прогрессивным – были отменены кабальное холопство, телесные наказания и смертная казнь. До этого задолжавшего государству могли привязать к позорному столбу и бить плетьми – «выбивать» долг – или казнить через повешение.
В Древней Руси частный кредитор имел право брать своего должника в кабалу и держать в погребе или использовать в качестве раба. «Русская правда» Ярослава Мудрого оговаривала, что разорившийся купец мог стать рабом своего кредитора, если банкротство наступило в результате неаккуратного ведения дел, но закон освобождал от ответственности оказавшихся в жалком положении из-за несчастного случая – им позволялось долг реструктурировать.
Доводы в пользу либерализации банкротного законодательства приводит Александр Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву»: «Если бы строгого взыскания по векселям не существовало, ужели бы торговля исчезла? Не заимодавец ли должен знать, кому он доверяет? О ком законоположение более пещися долженствует, о заимодавце ли или о должнике? Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли, теряющий свой капитал, для того что не знал, кому доверил, или должник в оковах и в темнице. С одной стороны – легковерность, с другой – почти воровство. Тот поверил, надеялся на строгое законоположение, а сей… А если бы взыскание по векселям не было столь строгое? Не было бы места легковерию, не было бы, может быть, плутовства в вексельных делах». Аргумент очень серьезный.
