Форд объявляет джихад распространенной среди рабочих-иммигрантов традиции «брать в дом жильцов и нахлебников» – они «смотрели на свой дом как на своего рода заведение, с которого можно получать доход». Представляется, что Форда это не устраивало, потому что в этом случае конвейер не был единственным источником дохода.
Антонио Грамши полагает, что надзор промышленников за интимной жизнью рабочих не связан с заботой «о „человечности“, о духовных запросах трудящегося, подвергающегося ломке. Эти „человечность“ и „духовные запросы“… были максимально развиты в ремесленнике, „демиурге“, когда личность работника целиком отражалась в созданном предмете, когда была еще очень крепка связь между трудом и искусством». Новые методы организации труда требуют подчинения половых инстинктов суровой дисциплине, укрепления «семьи» в широком смысле, усиления регламентации и постоянства половых отношений. «Пуританские» мероприятия преследуют одну лишь цель – сохранить вне сферы трудовой деятельности некое психофизическое равновесие, которое не допустит сильного физиологического истощения работника, выжатого новым методом производства. «Злоупотребление и нерегулярное отправление половых функций – это, после алкоголизма, самый опасный враг нервной энергии». Рабочий, «идущий на работу после ночного „разгула“, не может быть хорошим работником: чувственная экзальтация идет вразрез с хронометрированными производственными движениями, связанными с самыми совершенными автоматическими механизмами».
***
Мало что изменилось на конвейере и ближе к нашему времени. Сюжет «производственного романа» Артура Хейли «Колеса» (1971) связан с жизнью автомобильного концерна, и конвейер – один из главных его героев. Его жестокость неизменна. Вице-президент компании по производству, наблюдая на автогонках, как стремительно работают ремонтные группы – «пять механиков умели за минуту, а то и быстрее, поменять четыре колеса, долить в бак бензин, посовещаться с водителем» – мечтает: «Такие нам очень пригодились бы на конвейере».
Ни высокие заработки, ни довольно значительные дополнительные льготы не способны компенсировать «безрадостный, бездуховный, физически тяжкий и убийственно монотонный труд» на конвейере – одно и то же час за часом, изо дня в день. «Сам характер работы лишает человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере никогда ничего не завершает, не ставит точки: он ни разу не собирает автомобиль целиком… Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты. Снова, и снова, и снова, и снова, и снова; при этом условия работы – учитывая грохот и шум – таковы, что исключается какая-либо возможность общения… По мере того как идут годы, многие хоть и ненавидят свою работу, но смиряются. Есть, правда, такие, которые не выдерживают и сходят с ума. Но любить свою работу никто не любит». Новичок на конвейере Ролли, сидевший до этого в тюрьме, думает: «В кутузке было так же». Ведь к концу смены у него жутко болело все тело, руки были в ссадинах, а кожа во многих местах содрана до крови.
Конвейерная лента ползет безостановочно и непреклонно, «не считаясь с человеческими слабостями и мольбами». «Рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о том, как бы вырваться из этого ада». Остановить неудержимое движение может лишь звонок на получасовой обеденный перерыв, сигнал об окончании смены или саботаж. Ролли идет на саботаж и бросает болт в цепной привод. Конвейер останавливается, но дежурная ремонтная бригада реагирует моментально – конвейер запускают «уже через четыре минуты и пять секунд». Передышка небольшая, а риск высок. Виновного находят тут же, и в следующий раз его ждет увольнение, поскольку потери от таких простоев высоки: «…завод недовыпустил пять с половиной автомобилей, или понес убытки более чем в шесть тысяч долларов». Другие варианты – прогул или забастовка. «И то и другое вносит разнообразие, нарушает монотонность». Они тоже чреваты осложнениями, и Ролли находит другой «выход»: он стал «потягивать марихуану за конвейером: после затяжки время летело быстрее и монотонность работы уже не казалась такой невыносимой».
Герой романа Хейли, менеджер автомобильного завода Мэттью Залески, размышляет о том, что думают посторонние, совершая экскурсию по заводу. А думают они так: «Рабочие со временем привыкают к шуму, духоте, жаре, к напряженному темпу и бесконечному однообразию работы». Ведь он не раз слышал, как взрослые посетители говорили своим детям: «Они же привыкли. И обычно довольны своей работой. Они не променяли бы ее ни на что другое». И Залески «всякий раз хочется крикнуть: „Не верьте этому, дети! Это ложь!“»
Конечно, это ложь, ведь, как свидетельствует современный французский писатель Патрик Рамбо в книге 2008 года «Хроника царствования Николя I» (под этим именем выведен Саркози), рабочие на конвейере компании «Ситроен», изнуренные невыносимым ритмом, даже «вешались в раздевалках ситроеновских цехов».
Глава восемнадцатая. «Радио вместо фисгармонии».
«Ревущие двадцатые» в английской и американской литературе
Эдгар Доктороу в романе «Регтайм» пишет, что Америка на заре XX века – «нация паровых экскаваторов, локомотивов, воздушных кораблей [то есть дирижаблей], двигателей внутреннего сгорания, телефонов и двадцатипятиэтажных зданий». США 1920-х – это уже нация самолетов, автомобилей, холодильников и стоэтажных небоскребов.
Ускорение американской экономике придала Первая мировая война, США – единственное государство в мире, которое от нее только выиграло. 1920-е годы в США называют эрой процветания, или периодом процветания Кулиджа – по имени тогдашнего президента страны. В те годы Штаты обладали самой быстроразвивающейся экономикой в мире. В 1925–1929 годах ВВП рос средними темпами 8,9% в год. Повышались производительность труда и зарплата.
В романе «Большие деньги» (1936), действие которого охватывает «тучные» послевоенные годы, Джон Дос Пассос отмечает, что теперь «люди делают куда больше денег, чем когда-либо прежде в своей жизни, покупают акции, стиральные машины, шелковые чулки своим женам и еще посылают деньги престарелым родителям»; в Нью-Йорке все строят карьеру; интеллектуалы зачитываются «Теорией праздного класса» (1899) Торстейна Веблена; движение на улицах города плотное.
Растет и оптимизм американцев, крепнет вера в будущее. Люди начинают понемножку залезать в долги. Это резкое изменение менталитета, ведь до 1920-х брали лишь ипотеку, причем только на небольшую часть стоимости недвижимости, и старались рассчитаться как можно скорее. Вот отношение к кредитам Оливии, героини романа Джона Стейнбека «К востоку от Эдема» (1952), действие которого в основном происходит до и во время Первой мировой войны: «Долги» – само это слово и то, что за ним стоит, вызывало у Оливии отвращение. Счет, не оплаченный до пятнадцатого числа, превращался в долг. Слово «долги» ассоциировалось с чем-то грязным, с распущенностью, с бесчестием, Оливия искренне считала, что ее семья лучшая в мире, и из чувства снобизма не могла допустить, чтобы такую семью пятнали долги. <…> Оливия была решительно против покупок в кредит, даже когда система кредитов стала очень популярной. Купленное в кредит еще не твоя собственность, а раз так, то это те же долги. Оливия сначала копила деньги, а уж потом покупала то, что хотела, оттого-то новые вещи появлялись у нас года на два позже, чем у наших соседей.
