Растет число безработных. Правительство теряет доверие. Усиливаются волнения, начинаются демонстрации, на авансцену приходят новые силы, и Людвиг из «Черного обелиска» наблюдает, как у церкви Девы Марии «стоят два национал-социалиста в мундирах и держат большой плакат: „Приходите к нам, камрады! Адольф Гитлер вам поможет!“»
***
Элиас Канетти, австрийский писатель XX века, родившийся в Болгарии в еврейской семье, усматривает в немецкой гиперинфляции истоки геноцида евреев. В очерке «Инфляция и масса» он описывает последствия инфляции философски: «В наших современных цивилизациях, кроме войн и революций, нет ничего, что можно было бы сравнить с инфляцией по ее далеко идущим последствиям. <…> Денежная единица внезапно теряет свой личностный характер. Она превращается в растущую массу единиц, ценность которых тем ниже, чем больше масса. Миллионы, к которым раньше так стремились, теперь вот они – в руках, но они уже не миллионы… <…> Если валюта включилась в это движение, напоминающее бегство, то остановки не видать. Как бесконечно может расти счет денег, так бесконечно может падать их стоимость. <…> Из-за инфляции не только все вокруг начинает колебаться, становится ненадежным, ускользающим – сам человек делается меньше. Он сам, чем бы там он ни был, уже ничто – так же как миллион, к которому он всегда стремился, уже ничто. У каждого есть миллион. Но каждый – ничто. Надежность денег исчезла как мыльный пузырь. Их не прибавляется, а, наоборот, убавляется, все сокровища исчезают. Инфляцию можно назвать ведьмовским шабашем обесценивания… человек чувствует себя так же плохо, как и деньги, которым становится все хуже; и все вместе люди… чувствуют собственную неполноценность <…> Человек чувствует себя обесцененным, так как стала недееспособной единица, на которую он полагался и с которой себя отождествлял. <…> Этот процесс соединяет людей… Наемный рабочий страдает так же, как рантье. Последний за одну ночь может потерять все или почти все, что имеет, столь надежно, казалось бы, сохраняемое в банковских сейфах. Инфляция снимает различия, существующие от века, и сплачивает в единую инфляционную массу людей, которые в другие времена даже руки бы друг другу не подали».
А дальше, как говорится, по Фрейду: «Это ощущение внезапного обесценивания собственной личности не забудется никогда – настолько оно болезненно. Его носят в себе всю жизнь, если, конечно, не удается перенести его на кого-то другого… люди, подвергшиеся обесцениванию, начинают искать кого-то, кто еще менее значим, чем они сами, кем они могли бы пренебречь, как пренебрегли ими самими. <…> Объектом для удовлетворения этой потребности во время инфляции в Германии Гитлер выбрал евреев. Они для этого словно были созданы: имеют дело с деньгами, хорошо разбираются в перемещениях денежных масс и колебаниях курсов, удачливые спекулянты, толпятся на биржах, где все их поведение и облик так резко контрастируют с армейским идеалом немцев… именно эти черты евреев выглядели особенно сомнительными и враждебными. <…> Если бы во время инфляции речь шла о процессах обесценивания в немцах по отдельности, достаточно было бы возбудить ненависть по отношению к конкретным евреям. Но в действительности немцы как масса чувствовали себя униженными крушением своих миллионов, и Гитлер, который это ясно понимал, стал действовать против евреев как таковых».
***
Резкий рост цен удалось остановить в конце ноября 1923 года. В октябре была выпущена новая валюта – рентная марка. Она обменивалась на 1 трлн старых марок, и ее курс к другим валютам примерно соответствовал довоенному. Доверие к новому платежному средству поддерживалось тем, что правительство обещало по первому требованию обменивать марку на номинированные в золоте облигации, что для рынка являлось сигналом о том, что деньги не будут печататься с прежней скоростью. Указ, вводивший новую марку, ограничивал общее количество денег, которое могло быть выпущено. В условиях бюджетного дефицита соблазн финансировать его за счет эмиссии был очень велик, но параллельно были уменьшены бюджетные расходы (в частности, согласован более щадящий график выплат репараций и сокращены «бюджетники» – работники почты и железных дорог) и увеличены налоги, что привело к устранению бюджетного дефицита. Центробанк получил независимость от правительства и мог отказать правительству в бесконтрольной эмиссии.
Герой «Черного обелиска» уезжает в Берлин работать журналистом на зарплату в 200 марок – новых, разумеется. Он собирает друзей и хочет «грандиозно отпраздновать прощание… с инфляцией». Напоследок Людвиг заходит к своему другу Вилли, который слишком активно спекулировал маркой и теперь «сидит в маленькой комнатке», стены которой он оклеил «денежными знаками и обесцененными акциями» – «это стоило дешевле, чем обои, и интереснее». На эту комнату Вилли обменял «свою элегантную квартиру», ему пришлось продать и свою красную машину, но Вилли «удалось спасти свои костюмы, кое-какие драгоценности, и поэтому он еще долго будет считаться шикарным кавалером».
Экономике не удается сразу приспособиться к новым деньгам и ценам. Все останавливается. Даже публичный дом остался без клиентов – «ни у одного черта нет денег». Действительно, «инфляция тут же перешла в дефляцию. Там, где раньше считали на миллиарды, теперь опять считают на пфенниги. Везде нехватка денег. Отвратительный карнавал кончился. Начался чисто спартанский великий пост». Пост продлился недолго: 1924 год был в экономическом отношении гораздо успешнее 1923-го, а 1925-й тем более. Идеи Гитлера, однако, набрать популярность успели.
***
Основным автором стабилизационной программы считается немецкий экономист и банкир Ялмар Шахт, назначенный в 1923 году главой Рейхсбанка. Программа базировалась на идеях Джона Мейнарда Кейнса, консультировавшего немецкий центробанк до Шахта, но Шахт этого так и не признал, записав все очки на свой счет. В 1923-м, когда Шахт боролся с галопирующими ценами, Гитлер сидел в тюрьме и диктовал «Майн кампф». С приходом его к власти начинается возвышение Шахта, который в 1935 году совмещал посты главы Рейсхбанка и министра экономики и состоял негласным советником Гитлера по экономическим вопросам. Сделав на него ставку, Гитлер не прогадал. Ему он обязан сокращением безработицы с шести миллионов в 1932 году до одного – в 1936-м и удвоением промышленного производства с 1932-го по 1937-й (зарплаты при этом были заморожены, а забастовки запрещены). Так быстро из Великой депрессии не вышла ни одна страна. Шахт лично руководил строительством автобанов и другими общественными работами. Именно Шахт выторговал у стран-победительниц в Первой мировой списание репараций. Шахт был сильным и влиятельным экономистом, одним из немногих в окружении Гитлера, кто позволял себе такие вольности с ним, которые другим могли стоить жизни: часто перечил, а однажды даже вернул подаренную ему Гитлером картину, сообщив, что это подделка. Сталин же тех экономистов, кто стабилизировал гиперинфляцию начала 1920-х у нас, расстрелял.
Глава двадцать первая. «И по Москве вскоре загудел слух, что Чичиков – триллионщик».
Натуральный обмен и гиперинфляция в РСФСР в советской литературе
Герой повести Александра Неверова «Ташкент – город хлебный» (1923) малец Мишка в 1921 году, когда страну охватывает массовый голод, отправляется в Ташкент за хлебом, прихватив с собой для обмена кое-какие старые вещи. В Ташкенте, и особенно в Самарканде, по слухам, дешевый хлеб. Там «на старые сапоги дают четыре пуда зерном, на новые – шесть», даже за «юбку бабью» – полтора-два пуда, а на них «сразу можно все хозяйство поправить»: если их высеять, то соберешь тридцать пудов, «и себе хватит, и на лошадь останется». Поношенный пиджак умершего отца Мишка рассчитывает обменять на два пуда, картуз с ножом – на полпуда.
