— Уходим!
Четвёрка взяла с места, переходя на галоп, и поскакала к западу, не разбирая, где дорога, а где поле.
Олег в этот момент ощущал простую животную радость существования. Он не умрёт, он будет жить! Разве этого мало для счастья?!
— Спасибо! — проорал Сухов.
— Не за что! — крикнул Пончик и расхохотался.
— Это мы виноваты, конечно же! — покаялся Акимов, но Олег только отмахнулся и глянул через плечо.
По Оксфорд-роуд пылил всадник, нахлёстывавший своего коня, — спешил за подмогой.
— В город лучше не соваться! — прокричал Сухов. — И вообще, давайте к северу, направление — Кембридж!
— Понято! — откликнулся Быков.
— Миледи в порядке?
— В полном! Это она достала нам мундиры да причиндалы.
— Выношу благодарность!
— Служу Советскому Союзу! Стоп! А мы кому служим?
— Прогрессивному человечеству!
— Ха-ха-ха!
— Хо-хо-хо!
— Й-е-еху-у!
Глава 18,
в которой Олег, сам не желая того, распространяет суеверия
Кембриджшир — это низкая болотистая местность, унылая и безрадостная, край мелких озёр и запутанных проток, край одиноко растущих берёз, вересковых пустошей и диких дубрав. Здесь из непроходимых топей, подобно крохотным островкам, выглядывают белёсые останцы, а равнина лишь издали кажется голой — стоит только приблизиться, и ты оказываешься замкнут со всех сторон зарослями камыша в два человеческих роста, густым ивняком да ольшаником.
В этой глуши ещё сохранялись дороги, проложенные римскими легионерами, укатанные колеи, ведущие через пустоши и леса, где хватало лихих людей, промышлявших разбоем.
Изредка попадались одинокие хозяйства и даже целые поместья — старая добрая Англия…
Сухов вёл свой маленький да удаленький отряд низинами да лощинами, стараясь не попадаться на глаза преследователям, — вдогонку за ними кинулось чуть ли не пол-эскадрона.
[94] Видать, крепко разозлились англичане.
Когда стало темнеть, Олег счёл за лучшее уйти подальше в топкие болота и там, отыскав сухое место в кругу дубов, стать на ночёвку. По темноте драгуны и сами не полезут в трясину, а с утра игра в догонялки продолжится с новыми силами.
Сухов устало слез с седла, взял вороного под уздцы и направился к Пончику, натягивавшему между деревьев крепкий канат — импровизированную коновязь.
— Эй! Тут кто-то есть! — внезапно раздался голос Акимова. — А ну выходи!
— Держи его! — кинулся на перехват Ярик.
— Да что там такое? — недовольно проговорил Олег.
В полумраке под деревьями завязалась свалка, и вдруг прямо на Сухова выскочил незнакомый мужчина в изорванном камзоле. Олег инстинктивно, не думая, двинул его как следует и повалил на землю. Подоспевшие Виктор и Яр скрутили незнакомцу руки. Тот был так слаб, что почти не сопротивлялся. Зато ненависти в его голосе оказалось с избытком.
— Проклятые английские собаки! — прорычал он.
Сухов передал повод Шурику и присел на корточки, оказавшись с неожиданным пленником лицом к лицу.
— Может, мы и прокляты, — усмехнулся он, — и собаки, но точно не английские. За нами самими погоня.
Незнакомец, заросший и нестриженый, нахмурился.
— Так вы не меня искали? — спросил он.
— А ты кто такой вообще?
— Меня зовут Нолан Чантри, — пробормотал пленный, не зная, верить ли тем, кто повязал его. — Я местный… Был.
— Был?
Чантри склонил голову и сразу выпрямил её, принимая вид одновременно горделивый и смешной.
— Здесь стоял мой дом, четыре комнаты, — с горечью сказал он. — Ещё дед сложил его из камня, а отец пристроил хлев и купил корову. А эти… Они всё отняли у меня! Только потому, что я католик.
Нолан быстро глянул на Сухова, но Олег лишь улыбнулся.
— Мистер Чантри, — мягко проговорил он, — мне без разницы, какой масти кошка, лишь бы она хорошо ловила мышей. Есть хотите?
Вздох, изданный пленником, был красноречивее слов.
— Присаживайтесь. Огня мы разжигать не станем, но вино можно пить и холодным. Да, Ярик, развяжи Нолану руки.
Запасливый Пончик, поворчав для порядка насчёт лишнего рта, выложил бурдюк вина и окорок, завёрнутый в пергамент. Акимов достал каравай.
— Люси постаралась? — улыбнулся Олег.
— Она, конечно же!
Нолан набросился на еду, давясь и чавкая, сопя и постанывая от удовольствия.
— Погоняли тебя, — хмыкнул Сухов, нацеживая в кружку красного винца.
Чантри покивал, сдерживая порыв запихать в рот сразу большой кусок. Пятью минутами позже, насытившись слегка, он отдышался.
— Я был совсем мальчишкой, — повёл Нолан рассказ, — когда отправился с дядей Гвилимом за океан, в Новый Свет. Мы плыли на корабле Бартоломью Госнолда
[95] и высадились на мысе Кэйп-Код. Потом переселенцы, почти все, покинули то место, одни мы остались.
Было очень трудно, но мы сдюжили. Охотились, ловили рыбу. Расчищали лес под поля и сеяли зерно. Построили сначала хижину, а после и дом каменный. Местные индейцы — вампаноаги и пекоты — были дружелюбны, они очень уважали дядю за то, что тот был кузнецом и мог ковать стальные ножи и наконечники для стрел.
За них они щедро расплачивались мехами. Мы уж думали, что кончились наши напасти, да куда там!
Господь продолжал испытывать нас — семь лет назад прибыли отцы-пилигримы. Они поселились неподалёку, выстроили целый посёлок и назвали его Плимут. Узнав, что мы с дядей паписты, пилигримы стали творить нам всякие гадости, а мою сестру Керрион объявили ведьмой и казнили.
Вождь пекотов, с которым мы были дружны, решил вступиться за нас, и его воины вырезали семьи Хазлингов и Шовеллов, повинных в гибели Керрион. После этого дяде Гвилиму пришлось бежать в Новый Амстердам,
[96] а я подался обратно на родину.
Ох, недаром говорят, что возвращаться — плохая примета! Оказалось, что Оуэн, сынок нашего соседа, которого я не раз колотил в детстве, успел натворить бед. Он разорил моего отца и выгнал из дома, а когда тот ударил его, засадил в тюрьму. Там отец и помер…
Я сгоряча попытался расквитаться с Оуэном, но не тут-то было, герцог Бэкингем вывёл его из грязи в князи. И вот вторую неделю гоняют по болотам, как паршивого зайца.
