Олегу удалось убедить с десяток мужичков-плотников подхалтурить, и те живо всё починили.
Жизнь наладилась, служба шла заведённым порядком.
С утра корнет де Монтиньи поднял своих, придирчиво осмотрел (после завтрака) и повёл в Этре: подошла их очередь исполнять почетную обязанность — охранять особу его величества короля Франции.
Людовик занял обычный каменный дом — в вопросах быта он не отличался требовательностью. На взгляд Сухова, король даже рад был покинуть тесный и вонючий Париж, дабы отдохнуть на природе, подышать свежим воздухом, изведать простых буколических радостей.
А вот королевская свита ныла каждый божий день, ужасаясь простоте местных нравов. Придворные стали на постой, серьёзно уплотнив Этре, и капризничали с утра до вечера. По этому поводу Пончик брюзгливо заметил:
— Европа сраная! Немытые, вшивые! Весь Париж загадили, а теперь и здесь антисанитарию разводят. Ещё и выпендриваются!
Надо сказать, что обычные порядки, выработанные в Лувре, в условиях Этре несколько изменились.
Обычно «синяя свита», как называли гвардейцев по цвету их курток — синих с красной отделкой и серебряным галуном, несла охрану во внутренних покоях дворца, из-за чего обували не ботфорты, а туфли.
Однако дом в Этре, ставший временной королевской резиденцией, не располагал достаточной площадью для соблюдения всяческих церемониалов. В нём просто повернуться негде было.
А посему и гвардия, и мушкетёры де Монтале несли дозор на улице, плотно окружив ставку его величества.
И те и другие, надо сказать, составляли цвет французского дворянства, поскольку на службу в гвардии набирались лишь аристократы в пятом поколении.
Отсалютовав сонным товарищам, Олег расставил своих мушкетёров, сам заняв наиважнейший пост — у входных дверей.
Он встал слева, а справа гордо прямил спину молодой беарнец де Монлезен.
Вся жизнь Этре проходила у них на глазах: грохотали телеги с фуражом, могучие першероны тащили пушки, не слишком в ногу маршировали пикинёры, гарцевали на плохоньких лошадках драгуны. Копыта и сапоги смачно плюхали по лужам и слякоти — ночной дождь добавил сырости.
— Его величество король! — торжественно провозгласил де Пюисегюр, и все остальные мушкетёры разом вытянулись в струнку.
Людовик явил себя в полном блеске — в камзоле и панталонах, шитых золотом.
Благосклонно кивнув Сухову, как старому знакомому, король сошёл со ступенек. Конюшие бегом подвели ему коня буланой масти, чья попона отливала цветом монаршьего костюма.
Показались маршалы, завиднелась и алая мантия Ришелье.
— По коням! — скомандовал Олег.
Начиналась ежедневная процедура — выезд короля на позиции. Толку от этих выездов было мало, но хоть морально поддержать воинство надо же!
Пусть даже самый сопливый новобранец знает, что сражается плечом к плечу с его величеством!
Затопали копыта, загремели колёса повозок и карет — король отправился на войну.
К обеду, нагуляв аппетит, его величество вернулся в Этре.
Сдав пост лейтенанту де Лаверню, Сухов отправился с друзьями в харчевню толстого и усатого Мейсонье, занимавшего дом с обширными погребами на окраине деревни.
— А я уже втянулся, — сказал Акимов. — Даже прочувствовал, конечно же, прелесть прифронтовой жизни. Радости бытия ощущаешь острее именно там и тогда, где и когда их могут тебя лишить. Вместе с бытием.
— Чеканная формулировка, — хмыкнул Пончик. — Стоит записать. Угу… Слушайте, а скоро мы… того… в тёплые края?
— По Геллочке соскучился? — усмехнулся Яр.
Шурик вздохнул.
— Я тоже, — кивнул Быков.
— По Геллочке? — сострил Виктор.
— Щас получишь, — буркнул Александр.
— Не знаю, Понч, — серьёзно сказал Сухов. — Право, не знаю. Мы здесь надолго — я имею в виду, под Ла-Рошелью. Пока не кончится осада. Никто не помнит, когда Гитон сдастся?
Трое помотали головой.
— В любом случае, полгода мы тут точно просидим, а то и поболе. Сам же понимаешь. Ну как я могу подольститься к тому же кардиналу и выклянчить у него… скажем, чтобы меня назначили губернатором Мартиники или Гваделупы? Война же идёт! Пока не снимут осаду, заговаривать о посторонних вещах не рекомендуется. А вот потом… Кстати, Ришелье этой весной учредил «Компанию ста товарищей», чтобы эти самые товарищи развивали торговлю с Канадой и Вест-Индией. Так что всё потихоньку двигается. Кстати… Я тут подумал недавно: а зачем мне, собственно, тащиться на Карибы в чине губернатора?
— А как? — озадачился Пончик.
— А как корсары его величества! Выпросим у короля шхунку или, там, бригантинку, да и махнём испанцев грабить. «Джентльменами удачи»!
— Ёш-моё! — воскликнул Быков. — А что? Здорово!
— В принципе, — рассудил Шурик, — так у нас руки будут развязаны. Угу… Что задумаем, то и провернём. Куда захотим, туда и поплывём. Я — за!
— Ну слава Богу! — выдохнул Яр. — А то я извёлся весь, вдруг, думаю, Понч выскажется против?
— Чучело! — фыркнул Пончик.
— Э, э! Это ж моё определение! Не замай!
— Цыц оба, — утихомирил друзей Олег. — А ты, Вить, как мыслишь?
— Пользуясь определениями Ярика, — улыбнулся Акимов, — горячо поддерживаю и одобряю!
— Тогда решено — просимся в пираты.
— Ух и позлодействуем… — потёр руки Александр.
— А вы, — встрепенулся Виктор, — смартфоны не потеряли, случайно?
— Случайно нет.
— Храним у сердца! — торжественно сказал Пончик, прижимая пятерню к груди.
Быков рассмеялся только, а Олег глянул по сторонам.
С недавних пор чувство тревоги не покидало его. У герцога Бэкингема были длинные руки, и добраться до четвёрки неугомонных для него не составило бы особого труда.
Поэтому, кроме мушкетонов, куда более удобных для конников, чем громоздкие мушкеты, четвёрка повсюду таскала с собою тяжёлые пистолеты — однозарядники системы «Флинтлок».
[106]
«Неугомонные» ехали без особой спешки, уже приученные текущим столетием не торопиться жить.
Пара крытых фургонов с дырявыми тентами пошла на обгон. Обоими повозками правили женщины в крестьянских платьях, одна была толстая, с волосами, убранными под чепец, а другая — тощая, с пышной чёрной шевелюрой.
Сухову стало не по себе — фургоны объезжали их с двух сторон, как будто окружая.
Он уже хотел было предупредить друзей, чтобы смотрели в оба, как вдруг события начали разворачиваться с бешеной скоростью.
