– Ты ступай к себе, я сам…
– Куда там – сам! – возразил Федор и взял Маркела под руку. – Еще завалишься в придорожную лужу да застудишься.
Казаки встали с лавки и, пошатываясь, побрели прочь, во тьму засыпающего города, стали невидимы скоро за чужими плетнями и остовами погоревших изб.
Рукавкин постоял некоторое время, вздохнул, осмысливая услышанный нечаянно чужой разговор, и осторожно, чтобы не разбудить похрапывающего Чучалова, вошел в тесную горенку.
По Яику Горынычу
В Яицком городке караван задержался на несколько дней. Отшумели Покрова
[14] с их свадьбами и зимними наймами работников. Схлынули первые осенние обложные дожди, совсем затихли рощи и перелески по берегам Яика и его притоков, а холодное ненастное небо опустилось так низко к земле, что, казалось, и птицы потому не летают, тесноты боятся.
Данила Рукавкин закупил верблюдов, перековал верховых коней, запасся перед дальней дорогой овсом и провиантом.
Ближе к вечеру восьмого октября, в день Трифона – Пелагеи, по улицам шумного Яицкого городка проехал один из есаулов с атаманским жезлом в руке. Он останавливался против каждого двора, отстроенного или лежащего еще наполовину в пепелище, зычно выкрикивал, даже если двор был и пуст:
– Послушайте, атаманы и все Донско-Яицкое воинство! Не пейте зелена вина, ни дарового, ни купленного! Заутра Кругу быть! Заутра Кругу быть войсковому!
Казаки, трезвые и уже подвыпившие, кланялись атаманскому жезлу, чертыхались, чесали с досады непролазные кудри под высокими бараньими шапками и нехотя расходились по домам.
Утром, едва работники успели задать корм и напоить скотину, как по улицам вновь проехал есаул, созывая вольных казаков на войсковой Круг.
Данила старательно расчесал русую бороду, усы, отошел от зеркальца, вмазанного в печь, поправил ярко-желтую рубаху, опоясался поверх нового синего кафтана, поглубже на уши надвинул серого каракуля мурмолку. Кажется, готов к выходу на Круг. Авдей стукнулся головой о полати, чертыхнулся незлобиво и проговорил:
– Старой бабе и на печи ухабы. Готовы ли, ваши степенства?
– Идем, брат Петр, – позвал Данила Чучалова. – Чем-то порадует нас Бородин? Днями хотел говорить с ним про охрану до ханского становища. Он же только зубы скалит в ответ. По свадьбам затаскали атамана, что повивальную бабку по родам!
– Даст охрану, – уверенно обронил Чучалов, пристегивая под плащ длинную шпагу. – По великой его нетрезвости с Покровов я ему еще не показывал письма от господина губернатора. Нынче покажу, непременно ласковым станет.
На просторной площади внутри ограды собрались все, кто имел право голоса. Пришлые и гости остались вне Круга. Здесь же пристроились посмотреть и послушать о делах казацких самаряне Родион Михайлов, Лука Ширванов и их помощники. Неподалеку встали казанские купцы, особо жались в сторонке беглые, не имеющие еще казачьего звания.
Прошло некоторое время, и сторожевые казаки у дверей войсковой канцелярии расступились. На крыльцо с резными столбиками вышел атаман – дюжий в плечах и в поясе казачина с густыми пшеничными усами. В правой руке – насека, а левой опирался на темляк богатой, в серебряных ножнах, сабли. Малиновый кафтан по крутому животу туго перетянут широким желтым кушаком, за который засунут дорогой пистоль с рукояткой из белой слоновой кости. Кафтан на груди не застегнут, из-под него виден лазоревый шелковый бешмет и голубая рубаха.
Вокруг атамана кучились пестро одетые старшины, а чуть в стороне степенно встал Рукавкин. Рядом с ним величался своим ростом и важным поручением Петр Чучалов, одетый в новый синий плащ, придерживая длинную тяжелую шпагу, которая так мешала свободно ходить.
Бородин поднял над головой резную с украшениями насеку. Войсковой Круг стих и снял шапки. И атаман снял свою, положил у ног, а на шапку бережно, чтобы ненароком не скатилась на землю, примостил насеку. После этого степенно поклонился Кругу на все четыре стороны и зычным басом заговорил:
– Послушайте, братцы сотники, хорунжие, урядники, капралы и доблестные казаки! Волей государыни нашей императрицы Елисаветы Петровны отправляется в Хорезмскую землю караван, при котором купеческим старшиной идет самарянин Данила Рукавкин, а посланцем от господина губернатора Неплюева назначен Петр Чучалов.
Данила, с любопытством всматриваясь в лица казаков, всегда буйных, а теперь таких смирных и послушных атаманскому слову, сделал шаг вперед и по примеру атамана Бородина отбил поклоны на все четыре стороны. Войско шумно приветствовало его. Чучалов ограничился снятием треуголки и легким кивком головы.
Атаман снова обратился к Кругу:
– Они идут в богом проклятую Хиву, где под российскими знаменами сложили удалые головы наши братья-казаки. Много воды утекло с тех пор из родимого Яика-Горыныча в седой Каспий, но жива в нашем сердце неотомщенная рана, кровоточит и по сей день!
Войсковой Круг откликнулся глухим ропотом, словно морская волна с упомянутого Каспия забурлила пенным гребнем и долго убегала назад, с каждой верстой теряя силу. Над головами казаков там и тут засверкали обнаженные сабли. Чей-то требовательный голос докатился до крыльца войсковой канцелярии:
– Давно пора воздать хивинцам за их злодейство!
Атаман поднял руку, и Круг постепенно затих.
– Другие времена пришли, братья! И говорить нам надо не о мщении, а о том, как возвернуть на Яик тех, кто и по сию пору томится в басурманской неволе! – Бородин умолк, скорбно склонил голову на лазурь шелкового бешмета, будто и за тысячу верст ему видны измученные под чужим солнцем лица братьев по крови и оружию.
– Тяжкое лихо терпят наши собратья в Хорезмской земле, – продолжал говорить атаман с грустью и гневом на лице. – Знаем мы об этом по рассказам Григория Кононова. Вот он, лунь седой, среди нас стоит. Потому, братцы атаманы, порешили мы нонче поутру со старшинами испросить вашего согласия выделить из войсковой казны часть рублей, чтобы вы, кто может, внесли остаточные и выкупили из плена своих родственников, если к тому приведет счастливый случай в проклятой Хиве! Любо ли вам это, казаки-молодцы, или не любо? – зычно выкрикнул атаман и окинул взором огромную площадь.
– Любо!
– Лю-ю-бо-о, атаман! Одобряем!
А кто-то, перекрывая прочих, надрывался как вестовой колокол при нападении врага:
– Доброе дело! Божье дело! Люб-о!
Атаман красиво вскинул седую голову. Ветерок с Яика чуть приметно шевельнул густые волосы. Бородин неспешно поднял руку, прося войсковой Круг успокоиться, и казаки притихли: не все, выходит, сказал их батько атаман.
– И еще надумали мы, казаки-молодцы, послать с теми деньгами своих людей. Не потому, что нет доверия самарянину Рукавкину – его мы много лет знаем. Хоть и купец, а человек честный, торг ведет по совести. И здесь уже на ваших глазах добрым делом прославился, слышал я. Послать надо потому, что идти купцам предстоит дикой разбойной степью и нужна им верная защита. Хоть бы человек пять. От казны им будет особое жалованье за эту опасную службу. Кого пошлем, выкликайте достойных!
