– Помилуй, Господь, – прошептал Чучалов и неистово перекрестился. – Теперь гляди, и со спины налетят остальные, – и вынул из приседельных карманов тяжелые длинноствольные пистоли. Рядом не выдержал и закричал Аис Илькин:
– Савсем, однако, сбесился киргизца! Может, шайтан в его душа влез? Смотри, старшина, каждый киргизца длинный соил тащит!
Действительно, в руках у всадников были длинные шесты с петлей на конце для ловли необъезженных коней. Эти соилы применялись степняками и как оружие при конных стычках, чтобы арканить противника и стаскивать его из седла на землю, полупридушенного.
Но Данилу удивило другое – почему ни у кого не видно обнаженных сабель и нацеленных на караван длинных копий? Рукавкин с беспокойством наблюдал за всадниками и за той легкой пылью, которая вилась из-под копыт свежих, не замученных дальней дорогой скакунов. Лицо Данилы слегка побледнело, но держался он перед опасностью с достоинством, без робости: теперь бой возможен только в открытую, грудь в грудь, укрыться негде, и уставшие кони не спасут. Но в таком деле первое слово за Кононовым.
У Чучалова не выдержали нервы. Он осадил коня, привстал в седле и вытянулся, насколько позволили длинные ноги, будто цапля на мелководье. Скачут верховые, машут длинными шестами, как несуразными странными копьями. Петр опустился в седле, осторожно отжал коня от Данилы Рукавкина и попятил его за спину Ивана Захарова. А они все скачут, не сбавляя бешеного галопа. Вот уже Чучалов отступил за высоких верблюдов, взвел курки пистолей, чтобы стрелять в тех, которые прорвутся через строй караванщиков, – боже мой, а они скачут уже совсем близко! Уже видны широкие усатые лица!
По знаку Григория Кононова, ударив коней, навстречу пустились казаки и Иван Захаров. Погорский поднял над головой ружье, выстрелил вверх и тут же начал его перезаряжать.
Киргизы опомнились: умерили бег коней, а потом и вовсе остановились. К каравану приблизился только один, средних лет, крепкий и уверенный в движениях, огладил пальцами смоляные отвислые усы, сложил сильные смуглые руки на груди и почтительно поклонился в седле, всем сразу, потому как не знал, кто у «урусов» идет за старшего. Быстро заговорил на своем языке.
Как только киргизы остановились, Чучалов вновь уверовал в свою счастливую звезду, незаметно приблизился к Рукавкину и, торопясь следом за киргизом, стал переводить:
– Аллах милосердный и всемилостивый да пошлет блага свои и щедрой милостью своею да наградит вас за трудный путь к стопам Нурали-хана, владыки Малой Орды.
Лисий малахай, крытый алым бархатом, говорил за то, что степняк этот не простого звания. Рукавкин сказал Чучалову:
– Спроси, кто он и что здесь ищет?
Чучалов вспомнил про длинную шпагу под плащом, приосанился, цепко осмотрел степняка маленькими глазками, выслушал и пересказал:
– Надо полагать, что он старший нукер при Нурали-хане, а зовут его Кайсар-Батыр. Сказывает, что видел меня в Оренбурге, когда приводили к присяге хана, ездил с ним на торжества и имеет подарок от господина губернатора. Говорит еще, что хан Нурали и посланец Ямагул Гуляев третьего дня как покинули главную ставку и пребывают в отъезде, а ему велено встретить нас и принять с честью.
Над караваном пронесся вздох облегчения. Кайсар-Батыр оправил на себе сбившийся при азартной скачке чапан из добротного черного сукна, поправил саблю, заткнутую за голубой шелковый кушак, добавил, а Чучалов перевел:
– Я послан ханом встретить вас у колодцев Белосоленой реки, да замешкались ввиду отъезда хана из стойбища. А вчера нежданно наткнулись на людей разбойника Кара-Албасты. Заметил он нас, успел уйти, но одного, раненного, нашли: не мог сидеть на коне, думал отлежаться несколько дней в кустах, а потом последовать за своим атаманом.
– Этот жалкий шакал, – продолжил Кайсар-Батыр, – так засох от страха, что нукерам пришлось помахать кнутом, чтобы размочить у шакала поганый язык и вернуть человеческую речь. Он и рассказал, что Кара-Албасты ночью, при нападении на ваш караван, первым же вашим выстрелом был тяжело ранен в грудь пулей. Теперь увезли его в горы Эрь-Тау, к тайному становищу у колодца Бакан, чтобы шаманы вылечили его за большие деньги.
– Вот как! – обрадовался Данила Рукавкин. – Воистину, Ерофей, твоею рукою водил сам Господь. Не зря люди говорят: стреляй в кусты, бог виновного сыщет! Не подстрели ты так удачно этого Албасту, куда как тяжко пришлось нам против разбойников. Прими награду за твердость руки и духа, избавил ты нас от лихих портняжек, которые по большим дорогам шьют дубовой иглой.
Рослый Ерофей смущенно кашлянул в рыжеволосый кулак, принял серебряный рубль, поклонился караванному старшине и бережно спрятал его в кожаный мешочек, который висел на шее под нательной рубахой рядом с самодельным, кованным из меди крестиком.
– С богом, братцы, авось теперь минет нас участь подобных встреч, – проговорил Данила, на что Родион сердито отбурчался:
– В чужую землю едем, как знать, много ли, мало ли там людишек, которые любят проезжих гостей да из-под моста их встречают!
Аис Илькин беззаботно рассмеялся на слова Михайлова, Данила крякнул, но смолчал, пристроил своего коня рядом с гнедым конем Кайсар-Батыра. Бок о бок с ними ехал Петр Чучалов и рассказывал старшему ханскому нукеру, как дружно ударили караванщики по разбойникам, как сам он, прежде не имея понятия об огнестрельном оружии, стрелял в кучу всадников, пока разбойная стрела не выбила его ударом в скулу. И при этом Чучалов уважительно потрогал повязку на щеке.
Верблюды, словно почувствовав скорый отдых, зашагали бодрее, снова вызванивали свой путь по обе стороны на добрую версту. За ними и кони приободрились, пофыркивали: учуяли неподалеку прохладную воду.
Родион Михайлов поотстал от караванного старшины – его оттерли конями казанские татары, потому и ехал он с Захаровым в середине верблюжьей вереницы. К ним вскоре подъехал от головы каравана Федор Погорский и протянул тяжелую кожаную торбу с пробкой в узком твердом горлышке.
– Отведай, Родион, киргизское питье. Ханские люди угостили. Пей, купец, не робей: продаешь с барышом, не пойдешь нагишом!
Родион лизнул языком по губам – к вечеру и его начала донимать жажда, хотя солнце весь день грело не очень жарко. Два минувших перехода по безводной степи заставили расходовать воду на питье очень экономно, берегли коням. Родион торжественно троекратно перекрестил непривычно мягкий сосуд, откупорил его, сделал пробный глоток: терпкий напиток, шипящий и прохладный, обжег горло, но последующие глотки кумыса принесли телу успокоение, свежесть, а недавней дремоты как и не бывало.
– Годится внутрь, – только и сказал Родион, передохнул, мозолистой ладонью вытер усы и короткую рыжеватую бороду. Карие глаза увлажнились, повеселели. – Не дурно сготовлено, да все же не российский хлебный квас в глиняном кувшине из глубокого погребца, – добавил Родион и протянул торбу Ивану Захарову: – Освежи тело, раб божий Иван. Кто знает заранее, что уготовлено нам завтра? Сниде царь Соломон во ад, и сниде Иона во чрево кита, а мы в царство неведомое, басурманское. Вещие старики давно говорят, что нет таких трав, чтоб знать чужой нрав.
