– Что с тобой, Яков? Занедужил? Озяб? – забеспокоился Данила и полез за еще одним кафтаном – накинуть на плечи Гуляеву. Яков тяжело вздохнул – качнулось зыбкое пламя ближней свечи, – поникшим голосом ответил, не поднимая глаз от стола:
– Присмотрел сокол подругу, да высоко в горах парит его соколиха, ох как высоко, Данила! Станешь вверх смотреть – тымак
[23] с головы валится на землю. Горе бедному соколу, не допустит его чужая стая к той соколихе, собьют на острые скалы… Только перья на ветру разлетятся.
– Кто же она? – полюбопытствовал Родион. – Байская дочь, поди?
– Матыр-Ханикей, – откликнулся Яков и уронил голову на грудь.
Самаряне переглянулись, потом Данила твердо, почти сурово сказал посланцу:
– Знаю, тяжко это сделать, да надо – забудь ханскую дочь! Не пара она тебе, сам видишь. Прознает про то Каип-хан, не выбраться тебе живым из Хивы. Да и не следует нам личное поперек государственного в таких делах вставлять. Когда сходятся две огромные льдины, между ними лучше не сновать на челне, сомнут.
Яков вскинул на караванного старшину грустные глаза, тихо ответил:
– О том и я сведущ, Данила, всякого нагляделся, беспрестанно пребывая среди киргиз-кайсацкой знати… Гибнут меж тех льдин не только мелкие людишки на челнах. Барак-Салтан был едва ли не сильнейшим средь салтанов в Средней Орде, а где он теперь?
– Поведай нам, Яков, что же с ним приключилось? – напомнил Данила, когда Яков на минуту умолк, вспоминая про себя что-то.
– С Барак-Салтаном? Страшная смерть подстерегла его… Как убил он в сражении на речке Тургай бывшего хана Абул-Хаира, так и началась невиданная смута в киргиз-кайсацких ордах. Прознав о том, что Барак-Салтан самолично срубил голову старому хану, многие старшины и салтаны покинули Барака, но и после этого за ним оставался город Икан и другие соседние города, он по-прежнему правил тремя тысячами кибиток. Доказывая свою силу, он сумел собрать из найманов, каракисяков, купротов и частью из киргиз-кайсаков Большой Орды войско в пять тысяч всадников и выступил в поход на каракалпаков, которые сами готовились мстить ему за Абул-Хаира. В марте сорок девятого года Барак-Салтан был уже в устье реки Джидиль, которая там впала в Сырдарью. Здесь-то и встретил его губернаторов посланец Матвей Арапов с просьбой Ивана Ивановича не воевать более с соседями и не откочевывать далеко в Среднюю Азию, обещая помирить его с новым ханом Малой Орды.
– И что же? Послушался Барак Губернаторова совета? – коротко спросил Родион, слушая рассказ посланца словно сказку о неведомых странах и неведомых королях.
– Послушался, – ответил Яков. – Известил, однако, что часть знатных киргиз-кайсацких старшин, а среди них и весьма влиятельный Телябий, собравшись вместе с десятью тысячами киргиз-кайсаков кунратского рода, выбрали его себе в ханы и подняли на кошме и что вся Большая Орда признала над собой власть русской императрицы Елизаветы Петровны и просит себе утвердить в ханы его, Барак-Салтана.
– Вот так дела-а, – поразился Данила. – Воистину, здешние события мало предсказуемы… И что же, утвердили его на ханство?
Яков Гуляев отрицательно покачал головой, пояснил:
– Не успели. В апреле пятидесятого года Барак-Салтан при весьма загадочных обстоятельствах умер.
– Как так – при весьма загадочных обстоятельствах? – поразился Данила. – С коня упал или зараза какая прицепилась?
– Да нет, все было спокойнее… Умер в городе Карнаке, едва успев приехать туда после обеда у какого-то ходжи. При губернаторе среди посланцев-толмачей многие уверены, что это дело рук хана Нурали. Вот такие здесь дела вершатся, Данила. Так что ежели Нурали прознает о моих делах сердечных, мне и в Хиву не доведется ехать, здесь меня и предадите земле… А иной раз мне здешний хан за ребенка кажется… Едва ли не каждый день поутру выходит в степь и смотрит в подзорную трубу, полученную в подарок от губернатора. Бывает, руку протянет, чтобы схватить кого-то, а потом отнимет трубу от глаза и смеется несмышленым отроком. Ну, караванный старшина, давай еще по пиале выпьем, да и ко сну побреду я. Устал за день, в седле мотаясь за ханской свитой.
Ставшее за вечер привычным шуршание дождя почти прекратилось, а когда Гуляев покинул юрту, дождь совсем перестал. В дверном проеме, когда выходил посланец, на миг сквозь разрывы в тучах сверкнули редкие звезды чужого неба над чужой и холодной степью.
* * *
Стеганый ватный халат набух от дождя и тяжело обвис на острых плечах: по одежде человек этот был погонщиком верблюдов или жатаком
[24], состоящим в услужении при Большой Юрте хана. Но что делает он среди уснувшего стойбища, когда сторожевые собаки и те забились невесть куда, спасаясь от сырого порывистого ветра с мелким надоедливым дождем? Человек от юрты к юрте крался в сторону западной окраины становища, повадками напоминая старого степного барса, который не надеется на резвость ног и вот так же осторожно с подветренной стороны подбирается поближе к выслеженной добыче.
Наконец человек остановился у юрты караван-баши урусов, приник ухом к тыльной кошме. В жилище российских купцов говорили на чужом для него языке.
«Чтоб истолкли вас в пыль всемогущие дэвы! – ругнулся человек и от досады едва не ударил кулаком о мокрую стену юрты. – Не разобрать, о чем толкуют эти гяуры!»
Но вот до его чуткого слуха донеслось имя ханской дочери Матыр-Ханикей, а упомянул ее старший посланец белой царицы Гуляев, любимец Нурали-хана.
«Шайтан крещеный! Извещает своих единоверцев о сватовстве удачливого Каипа к дочери Нурали – да вытекут у него глаза, зачинщика всех моих несчастий! Однако не спеши, кичливый Нурали, готовить свою красавицу в жены Каипу! Как бы нечаянный встречный ветер пустыни песком не засыпал ее прекрасные глазки. Приедет Матыр-Ханикей с большой свитой, а зачем мне в Хиве доглядчики твои, Нурали, да превратятся оставшиеся дни твоей жизни в сплошной самум!»
Человек зябко передернул плечами – по затылку и шее потекли капли вновь хлынувшего крупного дождя, – надвинул на уши суконную шапку с отворотами, стоял, слушал, не замечая, как медленно утихал порывистый осенний дождь и где-то далеко у коновязи залились нежданным лаем собаки.
Из юрты вышел Яков Гуляев, и человек тут же присел, почти прижался к земле. Посланец белой царицы постоял у входа, привыкая к темноте после ярких свечей, укрыл лицо от ветра высоким воротником плаща и, скользя ногами словно только что народившийся жеребенок, по черной слякоти побрел к своему жилью, ближе к реке Эмбе. Когда полог темной юрты опустился за Гуляевым, человек в одежде погонщика крадучись прошел следом за посланцем урусов, постоял малое время, прислушиваясь: вдруг толмачи заговорят на понятном ему языке татар из Казани? Но второй посланец, видимо, уже спал, Гуляев, не зажигая свечи, разделся и скоро затих на своем ложе, уснул.
