В то же самое время домчался до главного лагеря под Смоленском и князь Теряев, и привезенная им весть о наступлении поляков словно гром с ясного неба поразила Шеина.
— Врешь! — заревел он, услышав слова Теряева.
Князь побледнел.
— Теряевы никогда не врали, — гордо ответил он, — а теперь я и не свои слова передаю!
— Прости на слове… Сорвалось! — смутился Шеин и тотчас разразился криками и угрозами своим слугам. — Коня! — орал он. — Коня, холопы! Живо!
Дрожащие слуги подвели ему коня.
— Князю! — закричал он снова.
Теряеву тотчас подвели свежего коня.
— Скачем! — И Шеин вихрем помчался в лагерь Прозоровского.
Прозоровский вышел ему навстречу.
— Боярин! — сказал он. — А тут мне и языка добыли. Сразу все и вызнаем!
— Где? — быстро спросил Шеин.
— А тут! — И Прозоровский провел главнокомандующего на зады свой ставки.
На расчищенном месте у слабо горевшего костра стояло несколько стрельцов и между ними приведенный Алешею жолнер со связанными назад руками. Его красивый алый жупан был изорван и весь испачкан грязью, лицо исцарапано, распустившийся чуб висел растрепанною косою.
— Этот и есть? — спросил Шеин и, подойдя к ляху, быстро заговорил по-польски: — Откуда ты и чей? Много ли вас пришло? С вами ли король?
— Ищь ты, как лопочет по-ихнему! — перешепнулись стрельцы и стали ждать ответа ляха.
Но жолнер молчал.
— Прижгите ему пятки! — приказал Шеин.
Стрельцы быстро разули поляка. Один из них взял головню, другие подняли поляка на руках, и горящая головня с тихим шипением прикоснулась к обнаженным подошвам. Поляк закричал не своим голосом:
— Все скажу, панове! Честное слово, все, как есть…
Шеин махнул рукою. Поляка отпустили.
— Ну, говори, как звать тебя и кто ты?
— Ян Казимир Подлеский, улан из Радзивиллов!
— Много вас?
— Тысяч двадцать есть, и еще сегодня к нам пришли казаки, тысяч пятнадцать.
— Кто у вас главный?
— Король Владислав с нами.
— Еще?
— Генералы: пан Казановский, ясновельможный пан Радзивилл, Казиевский, Песчинский, Данилович, Воеводский…
Шеин круто отвернулся от поляка и вошел в ставку Прозоровского. На лице последнего светилась злая усмешка.
— Что же, — решительно заговорил Шеин, — мне с ляхами не впервой биться. Их тридцать пять тысяч, а нас сорок, да немчинов шесть, да казаков десять. Управимся!
— Надо битву дать, — сказал князь.
— Это зачем? Пусть они на нас лезут. Мы, слава Богу, в окопах!
Прозоровский пожал плечами и произнес:
— Если они соединятся со Смоленском, мы будем промеж их как в клещах.
— Не дадим соединиться. Ну, да с тобой не столкуешься. Ты ведь, князь, за Черкасского, — гневно перебил себя Шеин. — Приезжай завтра ко мне. Я всех соберу. Столкуемся!..
Брезжил рассвет, когда Шеин оставил ставку Прозоровского, а вскоре за ним отъехал и князь, оставив лагерь на Ляпунова и Сухотина. Те то и дело высылали разъезды, и почти каждый привозил с собою языка, а через него они узнавали, что Владислав решил пройти в Смоленск и выручить осажденных.
Поздно вечером вернулся Прозоровский темнее тучи.
— Что? — спросили его товарищи.
Князь махнул рукою.
— Ждать будем, пока поляки на нас насядут!
— Ну?!
Князь развел руками.
— Видит Бог, в ум не возьму, что наш воевода-голова думает. И Измайлов за ним! Как кроты в норе!.. Нас пятьдесят тысяч, а ляхов и сорока нет.
Князь Теряев горел весь в нетерпении боя. Он созвал свое ополчение и сказал ему:
— Помните, ребята, умирать один раз. Так будем умирать с честью!
— Да уж постараемся, князюшка! — добродушно ответили его ополченцы.
Потом он пошел к Аверкиеву и сказал ему:
— Иван Игнатьевич, честью прошу, коли где жарче будет, пошли меня!
Аверкиев засмеялся.
— Ладно, ладно! В самое пекло пошлю. Ужо попомнишь.
На другое утро по всему лагерю раздался тревожный звон литавров. Все быстро повыскакивали из своих землянок.
Теряев вскочил на коня и вывел свое ополчение.
— Бой?
— Будет! — спокойно усмехнулся Эхе.
Рядом с князем Теряевым выстроилась дружина Алеши. Князь весело кивнул ему, но Алеша отвернулся в сторону.
«Ах, и за что он не любит меня?» — с обидою подумал князь.
А кругом шла суета. Аверкиев строил конницу и летал на коне из конца в конец лагеря, стрелецкие головы равняли свои полки. Потом все стихло.
От своей ставки медленно на коне ехал Прозоровский, а за ним Сухотин, Ляпунов, Аверкиев, Андреев и другие старшие. Прозоровский останавливался то тут, то там и что-то говорил. Наконец он поравнялся с Теряевым и тоже остановился.
— Дети мои милые! — громко заговорил он. — Вот и довелось нам ляха увидеть, а скоро, может, и в бой с ним вступить. Не осрамитесь, милые! Бейте, не жалея животов своих. За царя-батюшку будете! За Русь православную! Бог нам в помощь!
Он осенил себя крестом и поехал далее.
— Не пожалеем животов! — кричали кругом, и этот крик эхом прокатился по лагерю.
Армия в полном походном снаряжении простояла весь день, а затем улеглась на покой.
Мирно спал князь Теряев в ночь с шестого на седьмое августа, как вдруг вздрогнул и проснулся от пушечного гула. Он вскочил. В воздухе чуть светало.
Князь быстро оделся и выскочил следом за Эхе. В лагере была суматоха. Внизу, под валами, гремели пушки, и русские пушкари отвечали тем же. Князь быстро вскочил на коня. К нему подскакал Аверкиев.
— Ну, за мною!
Теряев обернулся на свой отряд и поскакал. Несколько сотен мчались вместе к одной цели. Они доскакали до ворот и вышли в поле.
Князь увидел стройные польские полки, за которыми клубами дыма обозначались пушки. Сбоку стояла недвижно конница. И вдруг вся она дрогнула и вихрем помчалась на русский лагерь.
— Бей! — закричал Аверкиев и бросился вниз на несущуюся конницу.
Теряев видел впереди себя Аверкиева, сбоку Эхе и Алешу, видел, как вдруг все они перемешались с красными, желтыми и синими жупанами, и больше ничего не помнил. Его конь носился взад и вперед, опрокидывая собою всадников, чекан со свистом кружил в воздухе, что-то теплое брызгало в лицо князю, текло по рукам и склеивало пальцы…
