— Его схоронить надо!
— Сделал! Наши тут могилку выкопали. С утра копали, земля-то твердая. И попа достал. У Власа греется.
— Тогда скорее! А гроб?
Эхе развел руками.
— Теперь, князь, всякая щепка на счету! Так завернем!
Он подошел к трупу и бережно поднял его, потом переложил на пол, достал кусок холста от летней палатки и аккуратно завернул им Алешу.
Князь помогал ему и взял труп за голову, чтобы поднять.
— Подожди, людей кликну! — сказал Эхе.
— Не надо, — возразил князь, — понесем сами!
Они взяли Алешу и вынесли из землянки. Эхе шел впереди, неся его за ноги. Встречавшиеся люди набожно крестились. Невдалеке от землянки чернела яма, и князь опустил Алешу подле нее. Эхе пошел за священником и людьми.
Как сиротинку похоронили Алешу, без гроба, креста и могилы. Невысокий холмик занесло в ночь снегом, и навеки скрылось даже место его погребения.
Князь вернулся к себе. В очаге пылал костер, наполняя дымом тесную землянку. Князь лег на лавку, на которой только что лежал труп Алеши, и заснул.
Он проснулся словно от толчка. Правда, его слегка толкал в плечо какой-то рослый, лохматый оборванец, но тот толчок, от которого проснулся Теряев, был изнутри и сразу сотряс все его тело.
— Кто? Что надо? — пробормотал князь, быстро садясь и в темноте чувствуя, что кто-то стоит подле него.
— Ты, князь? Мне сказали, что ты тут, и я вошел. Эх, темень! — произнес кто-то хрипло.
Князь задрожал.
— Ты-то кто? Я князь! Что тебе нужно?
— Я-то? — ответил голос. Да я Мирон! До тебя еле дошел. Три месяца шел. Поляки кругом… холод, беда!
Князь вскочил на ноги, потом сел.
— От Людмилы? Говори, что. Сын, что ли? Или иные вести? Да говори же!.. Эхе! Эхе! Засвети светец!
Но шведа в землянке не было, и они продолжали разговор в темноте.
— Вести-то? — нехотя ответил Мирон. — Вести-то худые! Ой, худые! Нес я к тебе их, а теперь и не рад!
— Что? Отвечай! Ах, да не мучь ты души моей!
— Чего мучить! Забрали их!
— Кого? — закричал князь.
— А всех: и Людмилу, и мать ее, и мою матку, и девок всех! Я только и убег!
— Кто забрал?
— Царевы сыщики. Налетели это и ну вязать, а потом увезли.
— Куда? Зачем?
Голова князя кружилась, он ничего не понимал.
— Сказывали, в земский приказ либо в разбойный… не упомню. Пришли это с Антоном, стремянным князя, твоего батюшки.
Что-то с грохотом упало пред Мироном и ударило его по ногам. Он нагнулся и нашарил тело князя. Испуганный, он выбрался из землянки и стал кричать.
На его крик прибежал Эхе.
— Чего ты, дурак?
— Дурак ты! — огрызнулся Мирон. — Иди скорее, огня засвети, князь помер!
Эхе в один прыжок очутился в землянке и тотчас высек огня. Светец тускло осветил помещение, и Эхе увидел лежащего на земле князя. Он торопливо поднял его. Князь вздохнул и очнулся.
— Иоганн! — тихо сказал он и вдруг залился слезами.
Швед растерялся.
— Князь! Миша! Чего ты? Ну, ну же!
— Ох, кабы знал ты! — князь оправился и сел на лавку. — Позови Мирона!
Эхе оглянулся, но Мирон уже скользнул в землянку и стоял подле князя.
— Ух! — сказал он. — И напугал же ты меня, князь!
— Договаривай все! — тихо приказал ему Теряев. — Так, говоришь, Антон был?
— Антон! — подтвердил Мирон. — А раньше Ахлопьев.
— Жених ее?
— Он! С того она и выкинула. Пришел это Ахлопьев татем крадучись, да и шасть к ней… — И Мирон по порядку рассказал про посещение Ахлопьева и испуг Людмилы, а потом высказал свою догадку, близкую к истине.
Князь вскочил. Его слабость исчезла, глаза загорелись бешенством.
— Купчишка этот! О, я же поймаю его! Возьму за горло, внутренности вырву! Он скажет мне, что с Людмилой… покается! Отец! Что он мог отцу сказать? Я узнаю… все узнаю!.. Скорее!
— Князь, куда ты? — остановил его Эхе.
— К Прозоровскому… в Москву проситься!
Без шашки, в одном кафтане князь ворвался в избу Прозоровского. Тот перекрестил его, услышав его просьбу.
— Очнись! — сказал он. — Непутевое выдумал! На Москву! Да нешто пустят тебя ляхи? Тебя, как утку, подстрелят. Дурость одна.
— Пусти, князь! Если бы ты ведал горе мое!
— Что за горе?
— Не могу сказать тебе. Верь слову!
— Ну, ну! Тут у всех горе, не твое одно!
— Князь, я не могу! Не могу я! Ах, Боже, да поверь ты мне, должен я!..
Теряев был вне себя. Прозоровский невольно пожалел его.
— Ну, ин будь по-твоему, — ласково сказал он, — подожди только малость. Я боярину про тебя доложу, без него нельзя.
— Завтра скажи!
— Ну, завтра! Иди, иди с Богом! Ишь, на тебе лица нет! По морозу такому без шапки. Совсем обеспамятел!
— Скажешь?
— Скажу! Завтра же скажу. Иди!..
Теряев вышел. Лютый мороз не знобил его, он не чувствовал резкого ветра, не видел дороги и, вернувшись в землянку, молча стал ходить взад и вперед.
Эхе с тревогой глядел на его потемневшее лицо, на безумно горящие глаза и не решался заговорить с ним. Он узнал от Мирона про тяжкий удар, обрушившийся на голову князя, и думал: «Пусть перемучается. Легче станет!». Это было первое горе князя Михаила, настоящее горе, обрушившееся на него как гроза из чистого неба. Людмила пропала, царские сыщики увезли ее, но куда? Зачем? При чем тут отец? Что мог наговорить Ахлопьев?
Мысли князя путались. Он по нескольку раз в день звал к себе Мирона и расспрашивал его о подробностях. Но подробности еще больше путали его, и он решил, что только там, в Москве, он узнает всю правду. Пойдет он к отцу и спросит прямо у него… Или нет: позовет Антона, тот ему все скажет. Ох, только бы на Москву скорее!
Князь ездил к Прозоровскому, но тот уклончиво говорил ему:
— Подожди, княже, не до тебя! У нас переговоры начались. Ждем вестей от ляхов!
Князь Михаил в отчаянии возвращался в землянку и говорил Эхе:
— Я убегу!
— Стыдно будет. Скажут: князь от своих людей бежал!
— Что же делать мне? Что делать?
— Терпи! Воевода отпустит — поедешь!
— Ах, скорее бы!
Так прошло недели две. Вдруг и князя, и других сотников, и даже Эхе позвали к ставке Шеина.
