Помнишь, как в Москве ты пришла в ужас, когда в сыром вокзальном вестибюле не нашлось охотников вытащить пьяного из лужи? И тогда это сделала ты — со своим Эскаладзе? И тебя крайне разочаровали новые люди, которых ты представляла себе иначе? А я смотрела на тебя с чувством превосходства, потому что уже немного их знала? Помнишь голый номер в „Киевской“ и сражения за утренний душ? Володя Стеженский, в ту пору влюбленный в меня, любит меня и сейчас, только вот пьет теперь очень много и говорит, что надо бы иметь вторую жизнь, в которой реализуешь все, о чем в первой только мечтаешь. Тогда бы, говорит он, он меня ждал. Но не я его, так-то вот.
На этом письмо кончается. Привет „мсье К.“ и твоему городку, который мы скоро приедем посмотреть.
Твоя Криста».
Знаменательной вехой в этой московской поездке стала встреча с Константином (Костей) Богатыревым (р. 1925), переводчиком и знатоком русской и немецкой поэзии, который в 1976 году был убит «неизвестными». Он дружил с Борисом Пастернаком. Далее, Криста Вольф познакомилась с Николаем Буниным (1920–2003), одним из переводчиков «Расколотого неба», а также с еврейским историком профессором Аркадием Ерусалимским (1901–1965), который в 1945 году присутствовал как наблюдатель на Потсдамской конференции. Время от времени мы встречались с ним в ГДР, незадолго до его смерти действительно в Цецилиенхофе, месте проведения Потсдамской конференции. Письмом он поблагодарил Кристу Вольф за гостеприимство. Усталый почерк свидетельствует о нездоровье. Позднее Криста Вольф выразила его жене соболезнования в связи с его кончиной.
В мае 1963 года в замке Либлице под Прагой по приглашению чехословацкого Союза писателей и под руководством германиста Эдуарда Гольдштюкера состоялась знаменитая конференция, посвященная Кафке. Этот международный форум стимулировал демократические и духовные преобразования и считается предвестником Пражской весны 1968 года. Альфред Курелла, член идеологической комиссии при Политбюро ЦК СЕПГ, в своей статье о конференции — «Весна, ласточки и Франц Кафка» в газете «Зоннтаг» (31, 1963) — занял, как и ранее, догматическую позицию.
Текст Кристы Вольф «Город, заросший травой» существует в виде чернового фрагмента.
Из дневника Бригитты Райман, 8–16 октября 1963 г.
Москва, 8.10. [19]63
[…] Машина немецкого посольства доставила нас в Москву. Принял нас друг Кристы, секретарь Союза, поужинал с нами, русские закуски: куропатки, салаты, графинчик водки, много сливочного мороженого. Гостиница «Киевская» (у Киевского вокзала), по нашим меркам, довольно-таки примитивна, душевая в подвале, дамская комната убогая — и так далее, но это ничего не значит, люди вполне симпатичные.
Ночью на Ленинских горах, на мосту через Москву-реку, на противоположном берегу — огни, огни, река темная; обернувшись, мы видели ярко освещенный Университет имени Ломоносова. Всегда можно взять такси, оно до смешного дешевое. Люди одеты очень просто, дерзну сказать — по-крестьянски, никакого сравнения с модными шмотками, какие видишь в Берлине. Временами попадаются молодые люди с модными прическами, в узких брюках; девушек в брюках я пока что не видала. […] Под потолком в гостиничном вестибюле сказочные хрустальные люстры, а некоторые станции метро похожи на греческие храмы.
Сегодня утром — в посольстве, где мы узнали программу и получили свои 100 рублей; довольно много денег, учитывая копеечные цены в меню. […] Наша прусская пунктуальность забавна, здесь спешки нет, все очень спокойно, нам приходится привыкать к московскому темпу. В Союзе и в редакциях работу начинают примерно в 11 часов, да и то необязательно. Союз занимает чудесный дом, один из бывших русских дворцов, двухэтажный, с подъездными пандусами, с белыми колоннами и полукружьем флигелей, — дом Ростовых, описанный у Толстого. В клубе [Центральный дом литераторов. — Перев.] есть очаровательный ресторан с резными деревянными лесенками, галереями, кабинетами и точеными деревянными колоннами, и все это выглядит как кулисы к сказке о Василисе Прекрасной. […]
Москва, 10.[10.], вечером
Только что, слегка навеселе, вернулась из ресторана нашей гостиницы. Хотела всего-навсего выпить кофе, но здесь и на пять минут одна не останешься. Люди за моим столом, корреспонденты из Мурманска и с Кавказа, немедля завели со мной разговор, немного по-немецки, немного по-русски, и мы отлично объяснялись обрывками слов и жестами. Зовут их Саша и Алеша, мы довольно часто повторяли «на здоровье», и тогда мне, конечно, приходилось пить с ними водку (к любой трапезе на столе стоит графинчик водки), и нам было очень весело. […]
Алеше и Саше знакомы очень многие писатели ГДР. Люди читают даже в метро на эскалаторе. Таксист читает, дожидаясь пассажиров. Возле магазина стоят детские коляски (дети закутаны как в разгар зимы) — в подушках лежит книга. Вчера вечером видели на улице Горького очередь покупателей — мы ждали сенсации, а стояли за книгами, перед раскинутым на улице лотком. В театрах аншлаги.
Москва, 11.10
[…] Ночью в номер позвонил Саша, сообщил, что «любить меня», нам с Кристой от смеха даже спать расхотелось […]. И потом, ночью, в темноте, в чужом городе — рассказываешь такие вещи, о каких днем не расскажешь, а Кристе можно рассказать что угодно, ведь она определенно никому не передаст. Она посмеивается надо мной, но по-доброму: я, мол, шизофреничка и вообще ужасная особа. Думаю, мы теперь хорошо понимаем друг друга (по моей детской классификации, она из «хороших»), она очень мне нравится. […]
Сегодня в издательстве «Молодая [гвардия. — Перев.]», которое публикует «Вступление»
[6]. Уже есть гранки. Переводчик — нервный молодой человек с симпатичным клоунским лицом. […] Его — и, разумеется, ангела-хранителя Стедженского [Стеженского] — я тоже пригласила. Завтра состоится большой банкет, потому что я получила в издательстве гонорар, наличные, прямо в руки, не знала, куда их деть. Завтра отнесу в банк: поездка в Самарканд обеспечена. […]
Москва, 13.10
[…] Георгий, красавец грузин, смуглый и стройный, покорил мое сердце. Он из Тбилиси, работает инженером в научном электроэнергетическом институте. Один из немногих элегантных мужчин, каких я видела, узкие брюки в обтяжку, небрежный пуловер и нейлоновая куртка, которую он выменял у какого-то итальянца на свои золотые часы. […] По-немецки говорит, как я по-русски, еще помнит наизусть Гейне («Не знаю, что сталось со мною»), знает обрывки английского, и за час, примерно за школьный час, мы достигли поразительных успехов, называя все находящиеся в ресторане предметы на обоих языках и повторяя, пока не запомнили урок.
[…] Когда он сказал, что мне двадцать лет, я сперва подумала, что это просто восточный комплимент, но потом вспомнила, что Криста говорила, женщины здесь рано стареют. Кроме того, бросается в глаза, как мало тут привлекательных или в нашем понимании хорошеньких женщин. (По сравнению с другими мы обе чуть ли не красавицы.) Позднее, когда мы гуляли по улицам, я заметила на многих лицах печать усталости, замотанности, которая стирает черты. Жизнь куда тяжелее, чем у нас: по-прежнему нехватка жилья (даже такие, как Ст., годами всей семьей ютились в одной комнате), нехватка промышленных товаров, всех возможных видов комфорта и удобств; вечерами, когда люди идут с работы, в магазинах здесь столько народу, что наши в Хойе [город Хойерсверда. — Перев.] по сравнению с ними зияют пустотой. По-прежнему слишком много экономических трудностей, вдобавок в этом году случился неурожай, Советскому Союзу пришлось закупать в Америке сотни тысяч тонн пшеницы. […]
