Час настал. Рим вырос и усилился, и, заглотив италийских греков, в конце концов добрался до самих Афин. Покорение Греции произошло за сто лет до написания «Энеиды». Оно утвердило главенство римлян во всём мире, что мы называем античным, но также и сильно усложнило римскую жизнь. Ведь господствовать столь же тяжело, сколь и подчиняться, а особенно тяжко господствовать над тем, кто выше тебя во всех отношениях. Рим легко выиграл войну с Македонией и Ахейским союзом, которые почти и не сопротивлялись, протащил в триумфе последнего македонского царя Персея и лишил Элладу независимости. Толпа торжествовала, но образованные римляне видели, что греки как народ были всё равно талантливее, умнее, тоньше и культурнее. Неприятное наблюдение для победителей. Триумф оно отравляло, ведь победа кого-то над кем-то означает возвышение победителя над побеждённым, а какой начальник будет спокойно терпеть столь явное превосходство своего подчинённого? Сразу после захвата Греции в Рим хлынули скульптуры, картины, предметы роскоши и, самое главное, греческие рабы и рабыни. Молодые и старые, красивые и безобразные, образованные и не очень, но все в чём-либо искусные – не в любви, так в философии, не в игре на флейте, так в приготовлении рыбы, – греки в чём-то обязательно превосходили римлян. К тому же любой из них, даже самый зелёный мальчишка если и не читал, то говорил по-гречески лучше Цицерона. Рим, давно уже неравнодушный ко всему эллинскому, окончательно попал в плен греческого обаяния. Греки поражали, очаровывали и, конечно же, раздражали. Греция завоёвана, но как дальше держать в рабстве народ гораздо более цивилизованный, имеющий более древнюю историю и вообще во всех отношениях стоящий выше своих поработителей? Ведь у греков, как и в старые добрые времена, были все основания продолжать считать победивших римлян варварами.
* * *
Триумфаторам, для того чтобы комплексы не мучили, надо было отринуть всякую способность к рефлексии и превратиться в сборище дуболомов-погромщиков, уверенных в том, что победитель всегда прав. Из подобных тупиц состояла толпа, с восторгом глазеющая на триумфы, но толпа толпой, а Римом всё же уже управляли люди, испорченные образованием. Для них, перенявших с греческим языком и греческую рефлексию, незамутнённая чистота толпы была хотя и желанна, но уже невозможна. Римская литература всё сильнее и сильнее начинает петь на мотивчик «Всё прошло!», рыдая об утраченной простоте, а Август издаёт законы против роскоши и разврата и ссылает Овидия в Молдавию. Но этого мало. Империи нужна Идея. Вот тут-то и приходит на помощь полученное у греков образование. Вергилий создаёт свою насквозь искусственную и придуманную эпическую поэму, попытавшись в ней покончить со всеми сомнениями и избавить соотечественников от комплексов. Теперь римляне оказались обладателями хронологического продолжения Илиады, своего рода Илиадой-2, в которой истории Трои и Рима оказались слиты. «Энеида» утвердила религиозное единство римлян с греками, сделав главными героями всё тех же богов, что действовали и в Илиаде, а заодно и наделила их благородным происхождением от одного из героев Троянской войны, прямого предка «отца народа» Августа. Раз отец у них грек, то римские граждане, таким образом, были объявлены тоже греками, но греками особыми, троянскими. Зачем ещё Вергилию надо было выбрать именно Энея, почему бы не назначить своё происхождение от каких-нибудь ахейцев-победителей, заброшенных на италийские берега, от спутников Одиссея, например?
Что ж, с точки зрения Рима у троянцев было два решающих преимущества перед ахейцами. Во-первых, троянцы, пусть и побеждённые благодаря воле богов и низкопробной хитрости, превосходили в своём развитии победителей настолько, насколько город превосходит лагерь, а добродетельный Гектор со своей Андромахой превосходит суматошного Ахилла с его Патроклом. Во-вторых, несомненным преимуществом троянских предков было то, что они имели зуб на остальных греков, поэтому римляне, как их наследники, ничего не захватывали, а лишь восстанавливали справедливость, когда, как пишет Вергилий: «Этот, Коринф покорив, поведет колесницу в триумфе,/ На Капитолий крутой, над ахейцами славен победой./ Тот повергнет во прах Агамемнона крепость – / Микены, Аргос возьмет, разобьет Эакида, Ахиллова внука,/ Мстя за поруганный храм Минервы, за предков троянских». «Этот» – это Луций Муммий, захвативший Коринф в 146 году до нашей эры, «тот» – это Луций Эмилий Павл, разбивший македонца Персея, потомка Ахилла. В поэме о них, ещё не появившихся на свет, вдохновенно пророчествует в царстве Аида-Плутона покойник Анхиз, из толпы теней выступая, своему вполне живому и здоровому сыну Энею, спустившемуся под землю по воле богов. Сын же внимает ему в изумленьи.
Римляне, присвоив себе кровное родство с троянцами, простейшим образом упорядочили свои отношения с греческой цивилизацией. Оказалось, что Греция просто часть Рима, так что её порабощение оправдано историей. Захват Греции не что иное, как восстановление исторической справедливости: потомки Энея и, следовательно, наследники Гектора отомстили потомкам Агамемнона и наследникам Ахилла. Дабы окончательно решить все проблемы и избавить римлян от комплекса неполноценности, Вергилий добавляет к речи покойника Анхиза пылкие слова о своеобразии римского мессианства. Выдав дайджест из Тита Ливия и быстро пересказав сыну римскую историю от республики до начала империи, распалившийся старец провозглашает: «Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,/ Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,/ Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней/ Вычислят иль назовут восходящие звезды – не спорю;/ Римлянин! Ты научись народами править державно – / В этом искусство твое!» Классное утверждение. Грубое, но всё ставящее на свои места. Национальная идея в форме слогана: кратко, нагло и веско. Право римлян подавлять все остальные народы утверждено без всяких оговорок. Не удивительно, что большая политика мгновенно поставила себе на службу высказывание поэта: эти строчки из «Энеиды» Вергилия столь же полюбились Августу, сколь Путину полюбилось тютчевское «Умом Россию не понять,/ Аршином общим не измерить:/ У ней особенная стать – / В Россию можно только верить». Август тоже, должно быть, вовсю их цитировал в своих ответных дипломатических речах, так же безбожно перевирая. Все империи будут следовать гениальному примеру Вергилия, придумывая то расовое превосходство, то будущее величие коммунизма. Щас мы вас покорим тем или иным способом, и будет хорошо ВСЕМ.
* * *
Барочный папский Рим в середине XVII века снова стал центром мира и главным городом Европы, как и в XI веке, во времена Григория VII, заставившего императора Генриха IV босым идти в Каноссу и просить его о прощении. Урбан VIII, Иннокентий X и Александр VII, все трое, представ в Последний день перед Божьим судом, обратились к Иисусу со следующими словами: «Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его, хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что Ты молча и проникновенно глядишь на нас кроткими глазами своими? Рассердись, мы не хотим любви Твоей, потому что сами не любим Тебя. И что нам скрывать от Тебя? Или мы не знаем, с кем говорим? То, что мы имеем сказать Тебе, все Тебе уже известно, мы читаем это в глазах Твоих. И мы ли скроем от Тебя тайну нашу? Может быть, Ты именно хочешь услышать ее из уст наших, слушай же: Мы не с Тобой, а с Ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с Тобою, а с Ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от Него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который Он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели ещё привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем Ты бы мог ещё и тогда взять меч Кесаря. Зачем Ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей. Всегда человечество в целом своём стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великою историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы, пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению. Приняв мир и порфиру Кесаря, основал бы всемирное царство и дал всемирный покой. Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за Ним», – слова барочных пап потом довольно точно пересказал Иван Фёдорович Карамазов.
