Портрет художника в старости. Особая тема в истории искусств. «Автопортрет» Тициана из Прадо 1567 года и «Автопортрет» Рембрандта из Кенвуд-хауз, датирующийся 1663–1669 годами. Дряхлеющая мощь. Тициану за семьдесят, Рембрандту слегка больше шестидесяти. Неважно, после шестидесяти все примерно одинакового возраста. Оба очень разные, оба – старики. Любимая дочь одного и любимый сын другого уже умерли. Оба гениальны, оба – живописцы. Последние работы, писавшиеся долго, но оставшиеся недописанными: «Пьета» из Галлериа делл'Академиа в Венеции и «Блудный сын» из Эрмитажа. Последние слова. Дописано учениками. Недоконченность, великое Микеланджелово non finito, оно как будто моление о вечной жизни. Старость гения. Конец дороги, остались один почёт и одиночество среди почёта. Величие беспомощности и гениальность маразма. Сил не хватает, слабость, но дело не в этом – закончить страшно. Гений устал. Впереди ничего, кроме уже давно достигнутого бессмертия. Бессмертна лишь смерть. Жизнь не может быть бессмертной и вечной. Жизнь заканчивается. Жутковатое бессмертие всё ближе и ближе, прямо-таки наваливается, как ужас, квадратный, душераздирающий, арзамасский. Никуда от него не убежишь. Бессмертие неизбежно, как конец мира. Перед входом в него нужно пережить твой личный Апокалипсис, являющийся преддверием Апокалипсиса всемирного.
Около шестидесяти личный Апокалипсис переживается особенно остро. Всё сделано, всё не так. Снова уже не начнёшь, ты – закончен. Браться за что-нибудь – бессмысленно, ни к чему новому ты уже не способен. Можно, конечно, забронзоветь, особенно если ты известен, до такой степени, что все переживания от твоей бронзовой головы будут отскакивать, как брошенные мальчишками камушки, оставляя только гул, но видимого вреда не причиняя. Бернини это удалось. Он тоже был гением, а Борромини тоже был знаменит. Вообще-то, известность и гениальность два разных состояния, не обязательно совпадающие. Знаменитостям, понимающим, что они не гении, тяжелее, чем гениям, знающим, что они не знамениты. Первые жрут наркотики и таблетки и кончают с собой гораздо чаще, но и вторым не сладко. Сомнение друг как разума, так и безумия. Стрессы, неизбежные при интенсивной работе, всё обостряют и ухудшают. С отчаянием понимаешь, что сил уже больше нет, что всё закончено. Все же вокруг чего-то ждут. Чувствуешь себя загнанным в угол. Можно и не выбраться.
* * *
Кризис 1657 года, в подробностях обсуждавшийся современниками, анализируется на страницах многих искусствоведческих книг. Великий Ганс Зедльмайер, один из первых и главных исследователей барокко, в тридцатые годы прошлого столетия в своей книге «Архитектура Борромини», первой монографии об архитекторе, поставил диагноз – вялотекущая контролируемая шизофрения. Некоторые разделили его точку зрения, но многие её оспаривают. Наиболее яростной критике Зедльмайера подверг Рудольф Виттковер, не менее известный исследователь барокко, написавший главную книгу о Бернини. Еврей Виттковер уехал после прихода национал-социалистов к власти в 1933 году из Берлина в Лондон, австриец Зедльмайер после аншлюса возглавлял искусствоведческую кафедру в Венском университете и в 1945 году был уволен со своего поста. Стычка двух искусствоведов – перенесение в семнадцатое столетие проблем двадцатого. Забавно, что Виттковер занимался здоровым Бернини, Зедльмайер изучал болезненного Борромини, хотя тоталитарные режимы настолько внутренне больны, что болезни ненавидят и говорят только о здоровье: здоровом искусстве, вкусной и здоровой пище, здоровом образе жизни, спорте и здоровье, здоровой половой и здоровой семейной жизни. В Советском Союзе искусствоведы много писали о Бернини, о Борромини только упоминая, хотя вряд ли это было распоряжение свыше, партия и правительство не были в курсе различий двух этих гениев барокко.
Диагноз Зедльмайера – диагноз, поставленный исследователем, принявшим тоталитаризм. Для сознания, согласного с тем, что его полностью контролирует политический режим, не может быть никакого Апокалипсиса, ни мирового, ни личного, ибо тоталитарность всегда оправдывает себя будущим, а Апокалипсис будущее ставит под сомнение. Тоталитарный режим отрицает мировую скорбь, она ему враждебна. Также исключена разница между страданием духа и болезнью мозга. Все эти сомневающиеся – евреи, пидарасы или шизофреники. Соломон Фрейд тоже еврей, пидарас и шизофреник. Отсюда и вся его ахинея. Разум не может страдать и сомневаться, страдания и сомнения – признак его отсутствия, то есть безумия. Если человек ведёт себя не так, как должно, всё равно, что в двадцать, что в шестьдесят лет, его надо лечить. Странное поведение – шизофрения. Если не вылечить, то надо принять Endlösung, окончательное решение. Еврея не вылечишь. На этом построена идеология национального здоровья Blut-und-Boden, поэтому ужас моего оксфордского собеседника перед русскостью мне очень внятен. Но кто сказал, что чувство Blut-und-Boden – здоровое чувство? Это сказали больные на всю голову люди.
* * *
Виржилио Спада явно не был склонен к тоталитарным диагнозам. Несмотря на слухи и сплетни, несмотря на, мягко говоря, странное поведение Борромини, он не только его защищал, но и настоятельно рекомендовал своему старшему брату в качестве архитектора, сделав всё для того, чтобы Борромини поручили перестройку фамильного дворца, затеянную Бернардино. Кардинал вроде бы от этого не был в восторге, но согласился. Он приобрёл Палаццо Спада недавно, в 1632 году. Дворец был построен около ста лет тому назад для кардинала Джироламо Риканати Каподиферро архитектором Бартоломео Баронио, теперь мало кому известным, но в середине XVI века занимавшим важную должность maestro di strada, «мастера улиц», и следившего за реновациями городской структуры, в том числе за самыми главными новостройками: Виа Джулиа и Пьяцца Фарнезе. Странное название площади перед дворцом, Пьяцца Капо ди Ферро [Площадь Железной Головы], произведено от имени старого владельца. Здание – изумительный образец маньеристической архитектуры. Главное в нём – декор, что, конечно, вызывает презрение конструктивистов, но нравится публике, в том числе и мне. Фасад Палаццо Спада во всём противоположен фасаду Палаццо Фальконьери. Брамантов дворец суров и внятен, творение Баронио любезно и многословно, так что даже слегка дребезжит серебряным каким-то голоском. Пьяно террено украшен рустовкой, высоко поднятый пьяно нобиле – скульптурами восьми римских деятелей и императоров в хронологическом порядке: Ромул, Нума Помпилий, Квинт Фабий Максим Кунктатор, Марк Клавдий Марцелл, Помпей, Юлий Цезарь, Август, Траян. Третий этаж украшен лепными гербами с собачками, гирляндами, путти и множеством голых женщин: то с руками и ногами; то с крыльями, но без рук; то без рук без ног, но с крыльями; и все – с голыми грудями. Немногочисленные груди Палаццо Фальконьери производят гораздо более сильное сексуальное впечатление. Баронио этого показалось мало, так что на самом верху он вывесил ещё и пространные (хотя по технике они и лапидарные – вырезанные в камне) надписи, заключённые в большие квадратные рамы и касающиеся деяний каждого из представленных ниже римских героев. Рамы тоже разукрашены.
Кто делал скульптуры и стукковые украшения, с точностью неизвестно, но их приписывают скульптору Джулио Маццони при участии Даниеле да Вольтерра, прекрасного художника зрелого маньеризма, больше всего известного широкой публике тем, что он записал срамные места «Страшного суда» Микеланджело в Капелла Систина, сделав это довольно деликатно, но всё равно ошельмованный прозвищем Брагеттоне, «Штанописец». Декор более выразителен, чем архитектура, но лучше всего двор. Внизу двор опоясан галереей из столпов-пилястр, поддерживающих своды второго этажа. Столпы увенчаны чудесным архитравом, лентой обегающим двор по периметру. На архитраве – барельеф с изображениями древнеримских символов-предметов, щитов, венков, мечей, шлемов, жертвенников и т. п. Сверху бежит – в буквальном смысле, бежит как кинематографическая – ещё одна лента барельефов с очень качественно выполненными битвами греков с кентаврами, амазонками и прочей нечистью. Битвы служат подножием для ниш со статуями двенадцати главных божеств римского Пантеона, разбитых на пары: Юпитер и Юнона, Плутон и Прозерпина, Минерва и Меркурий, Нептун и Амфитрита, Марс и Венера, Геркулес и Геба. Все боги с жёнами, только холостому Меркурию досталась в пару старая дева Минерва.
