Дерби ди Рома c Marco Iacobucci EPP / shutterstock.com
В начале XVII века Рафаэля и Тициана стала превозносить болонская школа. Микеланджело болонцы отдавали должное, но оставляли как бы в стороне: скульптор и в живописи скульптор. Они же были чистые живописцы. В паре Рафаэль – Тициан первый явно выигрывал, красота она и в Африке красота, а в поздних произведениях Тициана гениальность съела красоту. Слава Рафаэля в Европе росла вместе с популярностью Карраччи, Рени, Доменикино. Уже к 1650 году, судя по частоте упоминаний имени Рафаэля в трактатах по искусству, он стал гораздо более популярен, чем Тициан и Микеланджело. Следующее столетие к Микеланджело вообще холодно относилось, Леонардо знало плохо, позднего Тициана не жаловало за небрежность. Неоклассицизм утвердил абсолютную победу Рафаэля, но набиравший силу романтизм становился всё холоднее и холоднее к его гармонии. Микеланджело был даже предпочтительней, но его тоже клеймили как классика-академиста. Немецкие романтики в средневековых, как они считали, беретах, воздавая Рафаэлю должное, всё ж за новым вдохновением обратились к Перуджино и живописи кватроченто. Немцам вторили английские эстеты. Лондон щепетильный как раз в начале XIX века стал законодателем моды, и денди второго призыва вроде Данте Габриэля Россетти подняли на щит Боттичелли. Тот же романтизм с его любовью к национальному выдвинул в качестве претендентов на первенство и других художников: Ван Эйка, Дюрера, Рубенса, Рембрандта, Веласкеса.
Из-за многочисленности претендентов в середине XIX века начался некий сумбур. Мы называем его эклектикой. У глав национальных школ ничего не вышло, добирались новые ставленники только до четверть-, хорошо – до полуфинала. Чемпионами всё равно оставались итальянцы. Слава Рафаэля, расшатанная бесконечными его имитаторами, к концу XIX века стала блекнуть. Рафаэль всем приелся, и в модерне неожиданно побеждает загадочный и двусмысленный Леонардо со своей улыбкой Джоконды. Ему помогает даже то, что от него осталось так мало произведений. Ужасающая сохранность «Тайной вечери» стала одним из главных её очарований.
Началось двадцатое столетие. Модернизм вроде всё хочет ниспровергнуть, все иерархии, но на самом деле жить без иерархий не может. Как всем революциям, двадцатому столетию тоже нужно было кого-то утвердить на роль первого. Кватроченто тут имело преимущество как нечто оригинальное и новое, но в кватроченто слишком много художников. Выдвигается Джотто. У него были все шансы, но уж больно он патриархален. Общественное мнение делает крутой вираж и превращает Леонардо, более связанного с кватроченто, чем с Высоким Возрождением, из декадента в авангардиста: восхищение двусмысленностью леонардовских улыбок теперь сменяется восторгом перед его летательными аппаратами и научными штудиями. Он опередил своё время и предугадал наше! Это высший комплимент, который модернистское сознание может отвесить художнику прошлого. Как будто гению делать нечего, как только сидеть и ваше золотушное время предугадывать.
* * *
Леонардо продолжает первенствовать, но у него появляется много новых соперников. Набирают силу те, кого считают антиклассиками классической эпохи, то есть всё того же XVI века: Эль Греко, Босх, Брейгель. Ни у кого из них на то, чтобы обыграть Леонардо, сил не хватило. В шестидесятые годы ушедшего столетия резкий рывок делает Винсент Ван Гог. Франко-голландец, единственный из художников девятнадцатого века, который вошёл в высшую лигу, особую опасность представлял в семидесятые – начале восьмидесятых. Подозреваю, что его толкала Royal Dutch Shell. Во всяком случае, в Музее Ван Гога в Амстердаме я видел отличную выставку, ею спонсируемую: все игроки «Аякса» нарисовали по своему варианту «Подсолнухов», которые после выставки должны были пойти на благотворительный аукцион. «Милан» вот «Тайную вечерю» не рисует, сложновато. Несмотря ни на что, ни на деньги Royal Dutch Shell, ни на художественную одарённость «Аякса», Леонардо, которому очень помог сериал «Жизнь Леонардо да Винчи» 1972 года, своё первое место держал. Тут вдруг, неожиданно, рванул совсем не замечаемый до этого соперник, к которому при жизни относились по-разному, даже судимости были, а после смерти вскоре так и вообще почти забыли на долгое время, – Микеланджело Меризи да Караваджо. Как-то вдруг пошло, практически – с фильма Дерека Джармена «Караваджо» 1986 года, пользовавшегося оглушительным успехом у интеллектуалов. Леонардо поборолся ещё, но, несмотря на поддержку Дэна Брауна «Кодом да Винчи» в 2006-м, был вынужден уступить. «Код да Винчи» оказался неудавшимся чёрным пиаром. В двадцать первом столетии пока что чемпион – Караваджо. Что же произошло?
Интересный вопрос. Все главные игроки соревнования на мировое первенство среди художников вышли из Италии Высокого Возрождения. Тривиальность, конечно, но Высокое Возрождение для изобразительного искусства – время богов. Такое определение вполне соответствует месту эпохи в культурной иерархии европейского сознания. Почти в одни и те же годы, почти в одной и той же стране, в начале XVI века жили и творили четыре гения, вокруг имён которых ещё при жизни образовались великие мифы, определившие всю культурную историю Европы. Философическая отстраненность Леонардо, невозмутимо взирающего на окружающее, как на мир, так и на историю, безразличного ко всему, кроме прекрасного, сосредоточенного в глубине собственного «Я» – таков художник-философ от Яна Вермера Делфтского до Ильи Кабакова. Бешеная интеллектуальная страстность Микеланджело стала прообразом мечущегося и страдающего духа от барокко до абстрактных экспрессионистов. Небесная гармония спустившегося на землю божественного и идеального Рафаэля, у которого красиво всё, и душа, и тело, и ботинки, время от времени вновь появляется на грешной земле то в виде Гвидо Рени, то Джеффа Кунса с его Чиччолиной. Материальная текстура картин Тициана, словно обладающих всей физиологической мощью природы, стала образцом для творцов чистой живописи, начиная с Веласкеса вплоть до Сезанна, который, кажется, на поисках живописности поставил точку. С каждым из этих гениев связаны и соответствующие социальные мифы: дружба Леонардо с французским королём Франциском I, запечатлевшим поцелуй на губах умирающего старца, яростная ругань Микеланджело с папой Юлием II как с равным, любовь папы Льва X к Рафаэлю и его предполагаемый брак с племянницей кардинала, почтительность Карла V, императора Священной Римской империи, поднимающего упавшую кисть Тициана. Эти истории, отчасти выдуманные, по-разному представляют одно: высочайший социальный статус художника. Никогда больше ни один творец не смог приблизиться к подобному, хотя многие художники и некоторые властители пытались моделировать нечто похожее.
* * *
Четыре ренессансных итальянских художника, подобно четырём темпераментам, определяют все типы художественных индивидуальностей вне зависимости от их одарённости вплоть до сегодняшнего дня. Все их соперники, перечисленные выше, выдвигаемые в различные периоды художественными группировками, в основном – пронационалистическими, были обречены на неудачу, ибо каждый из упомянутых художников был реинкарнацией своего великого прототипа. Как редки люди, являющиеся образцом одного темперамента, ибо и сангвиник может быть в меланхоличном настроении, так редко встречается чистый Рафаэль или Леонардо. Рубенс – это Тициан, старающийся катить под Микеланджело, а Рембрандт и Веласкес – Тицианы, грезящие о Рафаэле. Эль Греко – Микеланджело с православными корнями, мечтающий переписать «Страшный суд», Вермер – Леонардо, ограничившийся живописью и слегка ослабивший свою пленительную двусмысленность открытой Рафаэлевой красотой. Даже Боттичелли, любимый прерафаэлитами и умерший, когда Рафаэлю было двадцать семь, хоть и родился раньше его, певучестью каждой линии своей жизни повторяет миф «божественного Рафаэля». Поэтому и прерафаэлиты, хоть и «пре», а всё ж – «рафаэлиты».
